Все берут: как россияне смирились с коррупцией
Недавний арест министра экономического развития Алексея Улюкаева по обвинению в получении взятки до сих пор в центре внимания. Многие обстоятельства дела неизвестны, а обвинение кажется сомнительным. Но в целом 76% россиян уверены, что российские органы власти полностью или в значительной мере поражены коррупцией (опрос Левада-центра, февраль 2016). Это не вызывает вопросов — примерно как восход солнца. По сравнению с началом 2000-х коррупции в руководстве страны стало больше — так считает 32% респондентов против 11%, уверенных в обратном.
Все берут
Наверху честных мало, уверены россияне. Но и в соотечественниках, не наделенных властью, они подозревают готовность жить скорее по неформальным правилам, чем по законам. Большинство людей живет, не следуя закону, — в этом уверены 44% (против 41%, считающих, что большинство живет по законам). Такие результаты дал недавний опрос, проведенный фондом Фридриха Науманна.
Только для себя люди делают исключение из правила, диктующего жизнь не по правилам. Будучи уверенными, что все по возможности нарушают закон, 82% респондентов говорят, что сами они в отличие от прочих этого не делают. Увы, чаще всего это иллюзия, как кривое зеркало, на которое нет смысла жаловаться, если бог обделил красотой. Многие просто не считают бытовую коррупцию чем-то выходящим за рамки нормы. Заплатил, да — но это чтобы лечили лучше, по-настоящему. Или чтобы права не отбирали. Взял себе процент от госконтракта — ну так, если бы не я, это обязательно сделал бы кто-то другой. «Домик, яхта. Но он же никого не убил, — говорила на недавней лекции в Сахаровском центре вице-президент Transparency International Елена Панфилова. — Но откуда мы знаем, что на яхту не пошли деньги, которых не хватило кому-то на кардиостимулятор или на хорошую дорогу и из-за этого кто-то разбился?»
Можно не работать
Коррупция намного менее безобидна, чем кажется. Даже не убивая физически, она полностью извращает смысл деятельности, которую ведет коррупционер. Оливер Армантье (Федеральный резервный банк Нью-Йорка) и Амаду Болы из Африканского банка развития предложили испытуемым проверить 20 диктантов. Ко второй странице каждой 11-й работы был незаметно приклеен стикер с просьбой отнестись к ошибкам снисходительно и взятка, эквивалентная половине среднего дневного заработка. Брали ее от 48 до 67% проверяющих в зависимости от условий эксперимента, которые несколько варьировались. Взятка не гарантировала снисходительность учителя. Чуть более половины взявших взятку все равно находили в диктанте достаточное количество ошибок, чтобы не перевести «ученика» в следующий класс. Остальные (а это 20–25% от общего числа проверяющих) брали деньги и не замечали ошибок в работе коррумпировавшего их ученика.
Но самое интересное в другом. После этого испытуемые оказывались перед вопросом: как проверять оставшиеся девять работ? Если честно, их могут поймать на взятке. И они, видимо желая выглядеть скорее некомпетентными, чем нечестными, так же спустя рукава проверяли последние девять работ из 20. Получается, коррупция приводила к тому, что: 1) взяткодатель получал завышенную оценку; 2) другие ученики не получали адекватных оценок — им завышенные баллы доставались бесплатно; 3) учитель переставал хорошо выполнять свою работу, то есть, по сути, переставал работать.
Чем сильнее распространена в стране коррупция, тем более толерантны к ней ее жители. Это видно, например, из игрового эксперимента, где одни участники («фирмы») могли предлагать взятки другим («чиновникам»), а третьи («граждане») — наказывать тех и других (за свой счет уменьшая одновременно и собственный выигрыш). Индийцы предлагали взятки значительно чаще, чем австралийцы, а наказывали за них реже. И действительно, по уровню коррупции Австралии Индию не догнать. Участники аналогичного эксперимента в Калифорнии (2/3 «участников-фирм» предлагали «чиновникам» взятки; соглашались на них тоже примерно 2/3, а наказывалось коррупционное поведение лишь в половине случаев, причем наказание было минимальным) объясняют: мы заботились о максимизации игровой прибыли не меньше, чем об этике.
Приемлемость коррупции для респондентов в России, Германии, Франции и Латвии изучали социологи из НИУ ВШЭ Александр Татарко и Анна Миронова. Испытуемым предлагались релевантные для каждой культуры описания нескольких коррупционных ситуаций. Респонденты должны были оценить поведение взяточников и взяткодателей по пятибалльной шкале с точки зрения приемлемости для себя лично. В соответствии с индексом восприятия коррупции Transparency International оказалось, что наиболее толерантны к коррупции россияне, наименее приемлема она для жителей Германии. Неожиданно повели себя только французы, хотя в индексе Transparency страна расположена достаточно высоко, то есть уровень коррупции воспринимается как низкий. Жители Франции толерантны к коррупции ненамного менее россиян. Возможно, индекс восприятия коррупции там несколько отстает от реальности.
Свой-чужой
Для чиновников не брать взятки иногда опаснее, чем их брать. Взятки — сигнал лояльности, пишет в диссертационной работе Calculating Corruption: Political Competition and Bribery under Authoritarianism Ноа Бакли (драфт статьи был представлен на конференции APSA-2016). Если берешь — значит, ты свой, член команды, ты повязан одной с нами цепью, ты не будешь выступать против — а если вдруг осмелишься, на тебя есть мощный компромат. Такое правило действует в авторитарных режимах. Коррупция становится информационным сигналом, подтверждающим лояльность чиновника. Она, как клей, позволяет держать государство под контролем. Выводы Бакли могут быть приложимы и к «случаю Улюкаева»: если друг президента предлагает тебе скромный подарок за безупречную службу на благо Родины, отказываться от такого подарка опасно, потому что это симптом вольнодумства.
Так работает система подтверждения лояльности при отсутствии политической конкуренции. Чем она выше, тем ниже в авторитарных режимах уровень коррупции. Бакли доказывает это данными опросов, проведенных в российских регионах за последние 14 лет. Перед выборами в регионах политическая конкуренция возрастает, а уровень коррупции снижается: губернаторы вынуждены угождать региональным элитам даже при отсутствии выборов. Это нужно, чтобы популярность губернатора росла и Кремль получал позитивные сигналы о его работе: иначе растет риск, что президент не переназначит губернатора. Из работы Бакли вытекает интуитивно понятный для российских аналитиков вывод: любой антикоррупционный контроль в авторитарном государстве имеет немного шансов на успех, если не растет уровень политической конкуренции.
На федеральном уровне у нас, однако, с политической конкуренцией не важно, и в ближайшее время будет плохо, если только пришедший в президентскую администрацию Сергей Кириенко не получил от Путина задание «обеспечить конкуренцию» на выборах 2018 года. В этой ситуации всеобщей уверенности в том, что коррупция царствует повсеместно, ничего не угрожает. А она, как показывают четыре исследователя в работе, опубликованной Inter-American Development Bank, принимает характер самосбывающегося пророчества. Если все уверены, что все берут взятки, то все действительно берут взятки: чем выше уверенность людей, что такое поведение присуще всем, тем выше вероятность их собственного согласия на коррупционные отношения. «Если все берут и дают, почему бы и мне не поступить так же, особенно если от этого может зависеть жизнь и благополучие близких?» Так возникает замкнутый круг всеобщей поруки, который без роста настоящей политической конкуренции разорвать невозможно.
