Здравый смысл против трехлинейки: как в России учатся говорить о политике
Сам факт дебатов между Алексеем Навальным и Игорем Стрелковым является гигантским достижением для российской политики. Если бы спор о русском народе как о «крупнейшем разделенном народе Европы» и обязанностях Российского государства защищать интересы русских случился, например, в Совете Федерации весной 2014 года в связи с просьбой президента Путина разрешить ему применение армии, возможно, не было бы ни войны в Донбассе, ни тысяч погибших, ни десятков тысяч беженцев. По крайней мере, мы и, что важнее, граждане Украины, проживающие на востоке страны, точно бы знали, как в Кремле понимают мандат РФ относительно этнических русских Казахстана, Прибалтики и Украины.
Понятна, впрочем, и критика, прозвучавшая в связи с дебатами. Мало зрелища. Странный соперник. Скучно. Местами дико. Но все это по гамбургскому счету не так важно. Публичная политическая дискуссия в России только выходит из комы. Десятилетиями она была в монопольном владении «выразителей мнений», приписанных к тем или иным лагерям. Политики же говорили и говорят или как дикторы, читающие чужие тексты, или как мастера клоунады, старающиеся «быть Жириновским».
Не важно, было шоу или нет. Важно, что был разговор. Именно его и нужно оценивать, причем не в убогих системах координат «аудиторий и ядер», а как разговор политический. Оценивать, говоря прямо, в качестве репрезентативного опыта, показывающего прежде всего, способен ли оппозиционный претендент на президентский пост Алексей Навальный не только мыслить политически, но и мыслить о политике. Нежелание посмотреть на дебаты под таким углом характеризует вовсе не споривших, а нас как политическую нацию.
Технолог против фанатика
Что лучше для политика: отсутствие внятной системы взглядов или плохая система взглядов? Или, обостряя, кто вызывает больше симпатий: идеологизированный фанатик, думающий, что он патриот, или технолог, пытающийся говорить, как политик? Вот первый и, возможно, самый важный вопрос, который стоит задать. Первые полчаса беседы, которые Стрелков выиграл и по очкам, и нокаутом, показали, что никакой цельной системы взглядов у Навального нет. Система взглядов Стрелкова понятно откуда взялась — это «коричневый» извод некоторого набора «левых» идей, почерпнутых из нелегитимных второисточников, пересказывающих вполне легитимные концепции гегемонии золотого миллиарда. Одна часть Иммануила Валлерстайна, две части теории заговора, взболтать, но не смешивать.
Именно здесь и вскрылась главная слабость Навального. Он умеет мыслить политически, он, как написал как-то Альфред Кох, гениальный технолог, понимающий, что и как нужно сказать, чтобы сконструировать точку сборки уличного протеста. Но пока он не умеет мыслить о политике на языке идей и ценностей. И не умеет переводить свои лозунги, эффективные на улице, в систему внятных политических идей.
Навальный не различает государство как идею и правительство как набор регулятивных механизмов, которые не могут быть идеальными и не являются идеальными ни в одной стране мира. Вопрос о коррупции — это не вопрос высвобождения ресурсов, которые сейчас воруют, а завтра перестанут и они пойдут на благое дело. Вопрос о коррупции — это вопрос о дизайне и устройстве государства, о его полномочиях, и только во вторую очередь — о качестве элиты (есть та, какая есть, и другой еще очень долго не будет). В конце концов, не только русские олигархи держали счета в панамских офшорах, офшоризация экономики — не только российская, но глобальная проблема.
Напомню, что один молодой назначенец, получивший власть в 1999 году, тоже начинал с простого тезиса: проехали геополитическую катастрофу, давайте строить «нефтеперерабатывающие комбинаты». А вышло так, что и комбинаты, и армия стали оружием отстаивания «геополитических интересов».
Коллективное бессознательное Кремля
В каком-то смысле можно сказать, что мы увидели спор между вязкой системой взглядов нынешней правящей элиты и здравым смыслом. К сожалению, выяснилось, что языка здравого смысла — «я выступаю за то, чтобы гражданам России дали нормально пожить» — недостаточно, чтобы поджарить систему идей, замешанную на ресентименте, идеалах консервативной революции («революция сверху» Стрелкова — ровесница Октября) и понимании нации как сообщества людей, объединенных кровью, почвой и исторической судьбой.
Стрелков в отличие от Навального понимает, что государство — это сначала идея, образ нации или страны, как угодно, и только потом — инструмент достижения каких-либо экономических целей. Да, идея Российского государства как механизма исторического реванша русской нации — идея ущербная и крайне опасная прежде всего для самой русской нации. Однако это идея, а опровергнуть одну идею, не предложив другую, очень сложно. Здравого смысла просто не хватает, чтобы показать всю ущербность и опасность таких взглядов. Дело не в том, что война в Донбассе, Крыму, Сирии, где угодно — это дорого. Это не аргумент, а банальность.
Дело в том, что Россия, вступая в ту или иную войну, должна действовать на основании какой-то ценностной логики, которая объясняет, что такое ее национальные интересы и почему они должны быть оплачены кровью. Если этой логики нет или если она сформулирована исходя из ложных посылок, например о возможности сохранения уже не существующего ялтинского миропорядка, кровь проливается зря. Сказать, что война — это дорого, значит, показать полное непонимание того, как выстраивается последние 300 лет магистральная дискуссия относительно природы национального государства как такового.
Навальный или не Навальный, любой оппозиционный лидер, который сегодня или через шесть лет бросит вызов президенту Владимиру Путину, должен будет начинать именно с этой проблемы. Шизофренической идее о непротиворечивой истории России, в которой постоянно и последовательно манифестируется миссия русского народа, нужно противопоставить другую идею, объясняющую, почему эти люди на этой земле являются политической нацией, имеющей право голоса в мировом сообществе. Можно выиграть выборы и без этой идеи, но изменить что-либо без нее не получится.
Пушки против масла
Вторую половину дебатов Навальный выиграл, но только потому, что Стрелков «перегорел», сказал все, что считал нужным, прежде всего, что Навальный «не является националистом» и «сомнительный патриот», и потерял интерес к дискуссии, отвечая почти на каждый вопрос рассуждениями про офицерскую честь. Однако и в этой части спора Навальный не смог показать, что может говорить и мыслить о политике, хотя бы в терминах политики экономической.
Нужно ли строить пресловутые нефтеперерабатывающие заводы? Это серьезный вопрос, отвечая на который следует помнить и о грядущем спаде в добыче, и о контрактах с Китаем, который имеет право на 700 млн т нефти только по обязательствам «Роснефти». Вне зависимости от фамилии будущего президента эти контракты придется обслуживать. Нужна ли в данном случае переработка? Погоня за дешевым бензином уже довела одну нефтедобывающую страну фактически до гражданской войны: не хотелось бы, чтобы это случилось с Россией.
Каким должен быть объем обязательств федерации в социальной сфере? Это не вопрос «помощи» людям, это не вопрос коррупции, понятой как воровство. Это вопрос федерализма, налоговой политики и снова вопрос о дизайне Российского государства. Понятно, что не стоит требовать развернутых ответов на этот вопрос в формате дискуссии с людьми типа Стрелкова, однако не стоит и пытаться ответить на него с точки зрения здравого смысла. Аргумент про реальную выборность губернаторов в данном случае был бы намного уместнее аргумента про помощь людям.
Добрый Левиафан
Финальные ремарки Навального о Левиафане — это самый показательный момент дебатов. Дело не в том, что Навальный не читал Томаса Гоббса, который и назвал государство как совокупность подданных и суверена Левиафаном. Дело в том, что Навальный все еще находится в плену самого опасного из возможных заблуждений относительно природы государства. Он полагает, что цели, во имя которых государство использует свою монополию на насилие, меняют характер этого насилия. Верит, что репрессии против него и его сторонников и предлагаемые им самим репрессии против коррумпированных чиновников, которых «будут привлекать к уголовной ответственности только на основании несовпадения доходов и расходов», — это качественно разные репрессии.
Никакой разницы между двумя этими видами репрессий нет. Как нет и рецептов того, как следует использовать эту государственную монополию. Как и нет и согласия в том, что может быть меркой, позволяющей гражданам решать, какое насилие было уместным, а какое — чрезмерным. Ставя во главу угла борьбу с коррупцией как борьбу за украденные деньги, а не как борьбу против уничтожения политической нации, Навальный оказывается в той же системе координат, что и Стрелков и в конечном итоге Кремль.
Начиная с декабря прошлого года Навальный пытается превратиться в конвенционального политика. Не в смысле в политика, устраивающего эту систему, а в смысле эстетически с ней совместимого. Поэтому рубашки с закатанными рукавами были заменены на костюмы и галстуки, а верные интуиции относительно того, что политическая машина не соответствует духу и букве Конституции, — разговорами о хороших репрессиях вместо плохих. Костюмы и разговоры предлагает и нынешнее поколение политических лидеров. Если мы говорим про будущее, то соответствовать нужно образу этого будущего. А не быстро меняющимся представлениям «аудиторий» и «целевых групп» о том, как должен выглядеть cледующий президент России.
