Блокада Ленинграда осталась без архитектурного прорыва

Фото: eu.spb.ru

На днях в Петербурге были подведены итоги конкурса проектов нового музейно-выставочного комплекса «Оборона и блокада Ленинграда». В архитектурных концепциях нового музея блокады зрители едва ли увидели какой-то прорыв, уникальное и сильное высказывание — сила которого отвечала бы масштабу задачи. Все проекты скорее демонстрируют более или менее качественное использование существующего инструментария. Что само по себе уже неплохо. Вопрос лишь в том, насколько убедительно он применяется. И в этом смысле итоги конкурса оказались весьма скромными.

Путешествие во времени

У художников и архитекторов существует набор приемов, с помощью которых разрешается мемориальная составляющая подобного ансамбля (а есть еще собственно музейная функция, плюс «Институт памяти» и проч. — и это другая часть задачи).

Инструментарий этот изменялся в истории мемориального жанра, актуальный спектр решений связан с тем, как в тот или иной момент принято форсировать эмоции зрителя.

Один из самых традиционных — и эффективных — ходов предполагает использование больших масс, «давящих» на вас. Эти «каменные кубы» в течение двух с половиной веков путешествуют из архитектуры Просвещения в модернизм и далее — до сего дня. Кроме того, в мемориальной и музейной традиции последних двух десятилетий стараниями Дэниэла Либескинда (автор Еврейского музея в Берлине) и его коллег утвердились деконструктивистские приемы — непрямые углы, наклонные стены, полы и потолки — все, чтобы «пробить» сегодняшнего насмотренного, толстокожего зрителя, вывести его из равновесия, из привычного автоматического «скольжения» по поверхности вещей.

Монумент, памятник трагедии и предполагает психологическую манипуляцию, а не просто рассказ. Отсюда весь арсенал, использованный в разных проектах нынешнего конкурса — от эффектов освещения (это давняя, еще барочная традиция) до работы с материалом, фактурой поверхностей и т. д. Плюс — более или менее очевидные, воплощенные более или менее утонченным образом метафоры: «разорванные кольца», «линии фронта» и «спирали жизни», без которых архитекторы вообще никуда двинуться не могут.

Бери и строй

Подчас такие идеи и схемы выглядят несколько «одномерно», и прямолинейность не уходит при трансформации их в архитектуру. Если изображается город, прорывающий кольцо блокады, то непременно из центра должны выпирать, вырываться элементы; а коль скоро город выстоял в борьбе, то курган должен быть ступенчатый.

Впрочем, проект-победитель в отношении осмысленности и интеллектуального наполнения стоит здесь на две головы выше работы другого финалиста, Михаила Мамошина. Там автор с демонстративной наивностью использует числовую символику (что для 2017 года выглядит уже совсем странно), да и стилистически его проект выдержан в худших традициях позднесоветского официоза. То ли архитектор и впрямь «пишет, как он слышит», то ли ориентируется на вкус чиновников из жюри — неизвестно, впрочем, что хуже.

Справедливости ради надо сказать, что большинство работ отечественных участников конкурса сильно укоренены в советской монументальной традиции 1960-х — 80-х. Воспринимать ли это как реверанс в сторону блокадников или как отсылку к той эпохе, когда зодчие обращались к большим мемориальным сюжетам, — выбирать зрителю. В любом случае, открытий на этом пути тоже не случилось.

Это особенно очевидно при знакомстве с конкурсными проектами монумента защитникам Ленинграда (речь идет про конкурсы конца 1950-х-1960-х годов). Некоторые из проектов полувековой давности выглядят современнее того, что нам предлагают в 2017-м. Просто бери и строй. Это абсолютно актуальное для своего времени искусство мирового класса, нисколько не провинциальное и не вторичное. Причем авторы в тех проектах исчерпывали весь доступный им потенциал выразительности. Этого нельзя сказать о работах, представленных на нынешний конкурс, хотя выразительных возможностей у архитекторов прибавилось по сравнению со временами позднего модернизма.

Мелкая нарезка

Впрочем, и вторичная архитектура бывает удачной. В использовании традиционных инструментов и традиционного языка нет ничего дурного. Да, ожидать, что возникнет нечто принципиально новое, какой-то новый язык, не приходится — но это и не входит в задачу авторов проекта. У архитекторов есть понимание того, как делаются подобные объекты — и в большинстве конкурсных работ мы видим нарезку приемов «от Либескинда», «от Айзенмана», «от Сафди» и так далее.

Проблема в том, что даже вполне актуальный инструментарий совсем не гарантирует качества — ни в художественном, ни в интеллектуальном отношении. И то, что в одной постройке оказывается стопроцентным попаданием, в другой «выстреливает» мимо.

Так, едва ли оказался удачным проект Snøhetta, хотя недавно это норвежское бюро создало в Нью-Йорке идеальный музей трагедии 11 сентября — думается, лучший из виденных в смысле сочетания собственно архитектуры, программы, дизайна экспозиции и т. д.

Для кого этот музей

И здесь встает вопрос, на который должны были себе ответить (и честно пытались) архитекторы — вопрос аудитории. Для кого этот музей? Понятно, что простого ответа здесь нет, но работа Snøhetta как раз пример непонимания контекста — капустное поле как образ выживания (вполне исторически обоснованный, кстати) публикой воспринимался бы скорее как нелепый курьез.

Всегда есть опасность сваливания в «аттракцион», в развлечение; именно таковым грозят стать все эти свисающие с потолка бомбы — стоит представить себе в качестве посетителей, скажем, группу школьников. Какой уж тут образ ужаса! А с другой стороны, даже самые тривиальные, многократно использованные в блокадных мемориалах метафоры могут воплотиться во вполне сильные и внятные решения. Скажем, черный вал-насыпь в проекте Юрия Земцова — он же тоже про «разорванное кольцо», а работает. Смотришь и понимаешь — здорово придумано.

На мой частный взгляд, из четырех прошедших в финал проектов убедительнее всего были работы Земцова и финского бюро Lahdelma & Mahlamäki. Но это, повторюсь, просто мнение зрителя (хотя его разделяют некоторые из коллег).

За себя и за коллег

Воспринимать ли эту историю как удачу или как поражение — зависит от дальнейшего развития событий. Если этот сюжет станет (в общем, уже стал) поводом к большой профессиональной и общественной дискуссии о том, как хранить память о блокаде, как рассказывать о ней, как показывать эту историю следующим поколениям, — то опыт скорее позитивный. Но для этого выбранный жюри проект должен стать никак не завершением истории, а лишь отправной точкой.

Если же взять и строить по нему, то удачей это можно назвать с большим трудом. Хотя бы в той степени, в которой создаваемый комплекс представляет собой сочетание мемориала и музея. А музеи, за редкими исключениями, не создает архитектор — здесь должны сойтись как минимум трое: зодчий, куратор и специалист по музейному дизайну.

Проект-победитель демонстрирует, что на момент объявления конкурса как таковой концепции музея, видения задачи, программы еще не было, она еще просто в работе. И авторы архитектурного проекта — «Студия 44» — честно попытались эту задачу решить. Честно попытались придумать музей, а не просто построить здание под готовую программу. То есть сделать работу и за себя, и за коллег. В результате предложенное здание едва ли придется по вкусу самим музейщикам — им-то нужно просто гибкое пространство.

Удивительная суетливость

Вообще, в этой истории неприятно удивляет (хотя почему удивляет?) торопливость, некоторая даже суетливость, с которой все делается. Создается проект, посвященный памяти самого страшного и, наверное, самого важного эпизода в истории города. Но и лонг-лист из двадцати бюро, и шорт-лист из девяти возникает не самым понятным образом.

Потом начинается какая-то вакханалия с судейством, голосованиями в интернете и прочим. Что за странная идея — менять правила игры по ходу конкурса и перекладывать ответственность за определение победителя на блокадников, тоже непонятно как выбранных? Впрочем, в последнее время это модно — использовать в качестве аргумента стариков и детей.

Позиция автора может не совпадать с мнением редакции.