«90-е были ренессансом». Елена Ханга — о кризисе ТВ и домашнем насилии
. РБК Life поговорил с телеведущей о современных шоу и социальных проблемахВышло интервью с Еленой Хангой о современном ТВ и социальных проблемах
Второй сезон детективного сериала Валерии Гай Германики «Обоюдное согласие» стартует на платформе Kion уже 1 апреля. В центре сюжета новых эпизодов — героиня, переживающая многолетние абьюзивные отношения и насилие в семье. Женщину подозревают в убийстве мужа, который, несмотря на положительный публичный имидж, оказывается домашним тираном. Главные роли в проекте исполнят Диана Арбенина, Глафира Тарханова, Максим Ползиков, а также популярная телеведущая Елена Ханга.
В интервью РБК Life Елена Ханга рассказала о причинах стагнации российского телевидения, перспективах авторских шоу в интернете и проблеме домашнего насилия.
— Вы работаете в эфире с 1990-х годов. Как, на ваш взгляд, за последние 20–30 лет изменилось российское телевидение в целом и формат ток-шоу в частности?
— Начну с того, что я считаю 1990-е ренессансом нашего телевидения. Передача Володи Молчанова «До и после полуночи», «Большая стирка», мое собственное шоу «Про это», наконец, и так далее. Тогда абсолютно на любого зрителя, абсолютно на любую аудиторию были свои ток-шоу. Интересные, захватывающие и абсолютно новые. Это был чистый белый снег, по которому мы все шли, и это вызывало восторг. Отличительная черта того времени — разнообразие. К сожалению, сегодня в программной сетке я вижу только то, что мы взрастили в те годы. Да, есть качественные купленные форматы, то же шоу «Голос», например, которое получило в нашей стране оглушительный успех. Но если говорить об оригинальных, исконно российских проектах, ничего нового современное телевидение не предлагает.
— Почему же пропала эта новизна?
— Одна из причин — исчезновение прямых эфиров. Кто-то скажет: «А какая разница?» На что я отвечу: «А какая разница между театром и кино?» Кино — это продукт, который режиссер снимает с пятого, шестого, восьмого дубля, потом монтирует и выдает вам «конфетку». А театр — это здесь и сейчас. И в этом есть своя прелесть и неповторимость.
Многие современные шоу — просто клоны друг друга. Возьмите бесконечные передачи про суды. Изначально этот формат зародился в Америке. Там рассматривались несерьезные, легкие кейсы, зато они были настоящими — с настоящим судьей и реальными участниками дела. А у нас, как говорится, взяли обертку, а конфетку внутрь положить забыли. В роли истцов и ответчиков — подставные артисты, которые кочуют с канала на канал. Вчера вы ее видели в роли безутешной брошенной жены, сегодня — в роли матери-одиночки, а завтра увидите в роли бизнес-леди. Из-за этого теряется доверие к ток-шоу как к жанру. Все одинаково, предсказуемо и неправдоподобно.
Не сочтите, что я лью воду на свою мельницу, но наше шоу «Принцип домино» было если не для интеллигенции, то во всяком случае не для маргиналов. Туда приходили люди среднего класса и рассказывали о своих реальных проблемах: на работе, в семье, в жизни. И никто никого по голове не бил, никто никому в тарелки не плевал. Героев же современных телешоу иначе как маргиналами не назовешь. Я не скажу, что против этого. Я против того, что этому нет альтернативы. Нет шоу для среднего класса. Мне хотелось бы увидеть программу, герои которой — такие же люди, как мои друзья и знакомые, ценности которых мы разделяем.
— Вы заговорили о большом количестве похожих форматов, многие из которых появились еще в 1990-е. Мы видим, что в последние два года в эфир возвращаются и сериалы 2000-х: «Наша Russia», «Счастливы вместе», «Папины дочки». С чем связан этот тренд?
— Это из рубрики «Старые песни о главном», отголоски которых мы видим до сих пор. Формат когда-то настолько прекрасно сработал, что отказываться от него не хотят, а придумать что-то новое не могут.
— На ваш взгляд, это ответ на запрос аудитории или глобальная неспособность телевидения предложить что-то новое?
— Я думаю, больше второе. Но и запрос аудитории имеет место. У старшего поколения, даже у меня, все это может вызывать ностальгию. Но вот в чем проблема: я там жила, поэтому мне интересно. А сейчас выросло новое поколение, которое мало того что вообще не смотрит телевизор, так еще и не испытывает никакой ностальгии. Им постоянно хочется чего-то нового, чего-то своего, уникального. И на телевидении они этого не видят. Для них главный канал — интернет. Там есть все, что им нравится, там постоянно выстреливает что-то новое. Да, не всегда удачное, да, не всегда задерживается. Но в интернет-среде каждый день возникают новые форматы, новые герои, новые звезды. А на телевидении осталось все то, что я видела еще 30 лет назад.
— Склонность к некоему консерватизму присуща только российскому телевидению или зарубежному тоже?
— Ну я не могу полноценно судить о зарубежном телевидении. Но когда я выезжаю время от времени в Америку, каждый раз вижу на местных каналах что-то новое. Хотя у этого есть и другая сторона медали: вот приехала я через год, а этого еще вчера нового проекта уже нет. Рейтинг ли не взлетел или другая причина — сложно оценить. Но, во всяком случае, у зрителя есть выбор. Причем не только форматов, но и тем.
— Вы как раз были одной из первых, кто поднимал на российском телевидении достаточно провокационные вопросы, которые сейчас в эфире даже представить невозможно. Например, ваша передача «Про это». Как вы думаете, что повлияло? Законодательные запреты? Или общество перестало говорить на подобные темы?
— Передача «Про это» выходила в 1997 году. С тех пор прошло 25 лет. А законодательные запреты, о которых вы говорите, появились максимум два-три года назад. Остальные 20 лет никаких запретов не было. Думаю, тут дело в другом. Передачу «Про это» делала потрясающая команда редакторов. И сам по себе проект — это их заслуга. Без классной команды такого успеха не повторить. Была Анфиса Чехова, она, без сомнения, радовала наших зрителей. На этом все.
— То есть дело в нехватке креативных специалистов?
— Мне кажется, да, просто не смогли найти такую же команду редакторов, которая могла бы делать что-то качественное. При этом в погоне за успехом у нас появились ток-шоу-подставы, ток-шоу-постановки, где все от и до срежиссировано за кадром. Зритель это понимает и уже не испытывает тех чувств и эмоций, как раньше.
— Вы отчасти уже затронули проблему отсутствия на телевидении передач для интеллектуалов…
— Возьмите в пример Александра Гордона. Он вел на НТВ передачи настолько заумные, что даже я смотреть не могла. При этом у них была своя потрясающая верная аудитория. А сейчас он ведет «Мужское/Женское». Это все равно что микроскопом забивать гвозди. Гордон может делать прекрасные передачи про кино, про науку, а занимается вот этим.
— Может ли это быть связано с тем, что в серьезных передачах попросту не заинтересованы рекламодатели?
— Так и есть. Рекламодателям выгодно появиться в легкой, незатейливой передаче, которую посмотрят гораздо больше людей, чем заумное ток-шоу. Но тут дело и в самих рекламодателях. На телевидение ведь не выходят бренды частных самолетов или яхт. Они прекрасно понимают, что даже если их рекламу посмотрит миллион человек, никто из них эту яхту не купит. Зато они размещают свою рекламу в журналах, которые распространяются в дорогих отелях или на элитных курортах. Для них это гораздо эффективнее. На телевидении же рекламируются пирожки, прокладки и фастфуд. И чем больше людей ты как бренд в свою сеть захватил, тем лучше.
— Видите ли вы какой-то горизонт, какие-то обстоятельства, при которых телевидение может сделать рывок, выйти из этого консервативного застоя и привлечь к себе молодую аудиторию? Что для этого должно произойти?
— Мне кажется, молодую аудиторию мы уже не привлечем. Телевидение проиграло битву с интернетом, это пора признать. Все, что им надо, они находят в Сети — без всякой рекламы, в любое удобное время. Захотел — остановил, ушел, поел, лег спать, проснулся и с этого же места продолжаешь смотреть. Никакой мотивации у молодых людей возвращаться к телевизору я не вижу.
Вот вам пример: вышел нашумевший фильм «Мастер и Маргарита». Моя приятельница предложила мне пойти на него в кино. Я долго сопротивлялась, мол, можно ведь и дома посмотреть. На что она привела резонный аргумент: «Такие проекты надо видеть на большом экране». Принимается, согласна. А зачем молодежи смотреть передачу по телевизору? Чем это шоу по телевизору лучше того же самого шоу на платформе? Там что, звук другой, картинка иначе воспринимается? Нет.
— Исходя из ваших слов, можно сделать вывод: век линейного телевидения уже безвозвратно уходит.
— Телевидение будет существовать, пока не вымрут люди моего поколения, которые к нему просто привыкли. Которым проще взять пульт, нажать на кнопку и смотреть, что показывают. В интернете ведь еще найти нужно то, что тебе интересно.
— Вы сами смотрите телевизор?
— Честно говоря, нет. То, что мне нужно, я найду в Сети.
— Вы как раз в 2020 году начинали вести свой YouTube-канал «Хангость». Это было связано с тем самым переходом аудитории в интернет? Или собственный канал стал для вас средством самовыражения?
— Причин много, в том числе и названные вами. У меня тогда дочери было лет 18. И она, вы не поверите, даже не знает, где дома лежит пульт. Вот дочь мне все время и говорила: «Тебе надо запустить YouTube. Туда ты сможешь приглашать кого хочешь». Эта свобода меня и подкупила. На телевидении даже в авторское шоу ты приглашаешь героев, которых рекомендует руководство. У тебя есть продюсер, штат, редакторская группа. Они диктуют условия. В соцсетях все проще: кто тебе интересен, того и приглашаешь.
Есть еще одна вещь, которая мне очень нравится в авторских каналах, — обратная связь от аудитории. Ведь зрители, которые смотрят тебя в соцсетях, которые на тебя подписываются, — это неслучайные люди, в отличие от телевидения. Это некие единомышленники. Они пишут комментарии, в режиме реального времени дают отклик. Сморозил ты что-то не то, тебе в ту же секунду напишут: «Хватит ерунду нести». Это очень отрезвляет.
— Видите ли вы перспективы в российских видеохостингах и социальных сетях? Те же Rutube, VK Video и так далее. Если бы вас пригласили вести передачу на этих платформах, вы бы согласились?
— Меня как раз не так давно пригласили вести программу на платформе «Смотрим» ВГТРК. Мы уже выпустили первую передачу, посвященную 55-летию певицы Татьяны Булановой. На мой взгляд, получился очень искренний разговор. Поговорили и про ее мужа, который на 20 лет ее младше, и про 1990-е, в которые сейчас так модно возвращаться, и на философские темы, например про женщин в шоу-бизнесе, про историю Харви Вайнштейна. У нее очень жесткие представления о том, что такое «хорошо» и что такое «плохо». И сразу скажу, что они не совпадают с моими. Но я с большим уважением отношусь к ее опыту и ее взглядам на жизнь. Зритель увидит в этом разговоре другую Татьяну Буланову. И в этом смысле такой формат возможен только в интернете.
— Насколько, на ваш взгляд, современные российские сериалы отражают действительность? Насколько реальны и жизненны персонажи этих историй?
— Очень реальные и очень жизненные. Сейчас вся страна не отрываясь смотрит «Слово пацана». Режиссер очень хорошо знает, о чем говорит. Люди из Казани подтверждают, что все было именно так. Даже жители окраин Москвы видят отражение.
— А вам понравился сериал? Вы смотрели?
— Нет, я не смотрела. Если честно, я не хочу вновь окунаться во все то, через что мы прошли в 1980–90-е. Меня эта бандитская романтика не привлекает.
— Еще один ваш новый проект — как раз второй сезон сериала «Обоюдное согласие» на платформе Kion. Вы играете адвоката главной героини, достаточно уверенную в себе женщину. Почему вы согласились на участие? И чем вам откликается ваш персонаж?
— Это проект Валерии Гай Германики. У меня действительно роль правозащитницы. Сюжет развивается вокруг темы домашнего насилия, которая, на мой взгляд, очень актуальна в нашей стране.
— Она во всем мире актуальна.
— Но в нашей стране — особенно. Во многом потому, что у нас это тема-табу. Никто не хочет об этом говорить. Даже если мы догадываемся, что у наших знакомых что-то там такое в семье происходит, мы стараемся об этом просто не думать. Не говорю уже про звезд. У нас же как принято говорить: «стерпится — слюбится», «бьет — значит любит». И вообще как-то не очень — лезть в чужую жизнь. Даже если вы знаете, что какой-то известный человек поколачивает свою жену, вы все равно приглашаете его на свое мероприятие.
Почему-то у нас считается, что домашнее насилие имеет место только в семьях неблагополучных, что это проблема только бедных людей, алкоголиков и наркоманов. В нашем сериале мы демонстрируем, что проблема домашнего насилия существует даже в очень высокопоставленных семьях и у людей, с которыми мы целуемся при встрече. Насильники часто бывают милыми, обаятельными, интеллигентными мужчинами, которые даже могут творить добро. А за закрытыми дверями они избивают жен. Кто-то свои комплексы так компенсирует, раны детства отрабатывает, кто-то реализует распущенность и вседозволенность. Гай Германика замахнулась на очень серьезную тему. И когда мне предложили сыграть правозащитницу в столь серьезной истории, я охотно согласилась.
— Напрашивается вопрос про вашу позицию. Как вы считаете, почему в России тема домашнего насилия табуирована? И почему люди, которые в это вовлечены, остаются рукопожатными?
— Так сложилось исторически. Почитайте литературу XIX века: там же в каждом втором произведении вот эта безысходность, вот эта судьба русской женщины. Даже эта цитата: «Вот стою я перед вами, простая русская баба, мужем битая…» (фраза из фильма «Член правительства» 1939 года. — РБК Life). И какая реакция? Никто не считает, что «мужем битая» — это что-то плохое.
Мы делали несколько телепередач на тему домашнего насилия. Вы не поверите, но к нам приходили очень уважаемые люди, которые всерьез говорили: «Значит, она его доводит. Она сама виновата. Значит, она провоцирует. Вот вы все жалуетесь на мужчину, который рукоприкладствует, но никто не говорит, что женщина его довела до этого состояния. У него просто выхода другого нет». И эту позицию транслируют думающие, уважаемые в обществе люди. Не говорю уже про певцов, артистов и шоуменов, которых за руку поймали на домашнем насилии — и никто их не осудил. «Это наш маленький грязный секрет», — говорят о них.
Есть еще одна причина — отношение правоохранителей к проблеме домашнего насилия. У меня какое-то время назад работала няня. И периодически она приходила с фингалом под глазом. Я ее спрашивала: «Ну что ж вы не пойдете в полицию?» А она отвечала: «В полиции говорят, что вот когда пырнет ножом, тогда приходите. А то вы все приходите, мы расследуем, арестовываем, а потом вы же прибегаете, просите единственного кормильца семьи вернуть». Да и сами женщины скажут: «Ну да, ударил, а что делать? А куда я пойду?»
— На ваш взгляд, какие вещи должны меняться, чтобы вот это отношение к домашнему насилию трансформировалось? Повышать уровень благосостояния общества?
— Нет, к благосостоянию это не имеет никакого отношения. Как раз наш сериал показывает, что такое может произойти абсолютно в любой семье. Уж сколько насилия терпят жены олигархов! Даже женщина из бедной семьи рано или поздно схватится за скалку. А вот в этих семьях она молчит, потому что понимает: один раз даст отпор — он и ребенка увезет за границу, и всего имущества лишит, и никому она ничего потом не докажет. Поэтому они терпят, молчат, улыбаются и делают вид, что все хорошо.
Домашнее насилие не имеет никакого отношения к заработку. Это имеет отношение к общей культуре. Это сериал для семейного просмотра, я надеюсь, что мужчины увидят проблему глазами женщины-жертвы.
— Вы сами сталкивались в жизни с домашним насилием? Были свидетелем?
— Вспоминается один случай. Я была дома. В один день услышала, как за стеной муж сильно кричал на жену, как что-то там грохотало и гремело. Сидела и думала: «Что делать? Постучать им в дверь? Они, естественно, скажут, что это не мое дело. Позвонить в полицию? Потом обвинят в стукачестве. А если она выйдет с переломанным носом? Я же потом себе не прощу никогда».
— Как вы поступили?
— Стала стучать в стенку и кричать: «Соблюдайте тишину!» То есть сделала вид, что я не понимаю, что там происходит, но четко дала им осознать, что я слышу и готова принять меры. Но потом я не раз спрашивала у друзей из России, что предприняли бы они. И все отвечали: «Если там не выстрелы, то мы не будем вмешиваться». Отсюда, кстати, все вот эти истории, когда соседи звонят в полицию, рассказывают, умоляют принять меры, а правоохранители не спеша приезжают в лучшем случае через пару часов, когда девушку уже не спасти.
— Так как же все-таки с этим бороться?
— Чем больше мы будем говорить об этой проблеме, тем больше и полиция, и общество будут понимать, что такое поведение недопустимо. И жертвы не будут замалчивать проблемы и считать постыдным рассказывать. А общество прекратит виктимизировать жертв.
