«Мертвых душ» в какой-то период было штук сто

Фото: РБК

Пост гендиректора ОАО «ОЭЗ» принято считать «расстрельным»: за восемь лет в госкомпании сменился шестой руководитель. Судя по разгромным проверкам Счетной палаты, многомиллиардные бюджетные траты на создание зон пока не очень эффективны. В конце прошлого года Минэкономразвития командировало в подведомственное ОАО «ОЭЗ» своего человека — седьмым по счету гендиректором стал замдиректора профильного департамента МЭР Вадим Третьяков. «Пошли на сознательную жертву», — вздыхает высокопоставленный чиновник Минэкономразвития, отмечая, что с уходом Третьякова оголился солидный участок работы в министерстве. Станут ли особые экономические зоны точками роста, как завещал в 2005-м Герман Греф, и сколько там сейчас «мертвых душ», ВАДИМ ТРЕТЬЯКОВ рассказал в интервью корреспонденту РБК daily ИНГЕ ВОРОБЬЕВОЙ.

Вопреки Кудрину

— Закон об особых экономических зонах (государство обеспечивает земельные участки инфраструктурой и дает резидентам налоговые льготы во имя будущего роста) был принят в 2005 году. Говорят, Владимир Путин поверил тогда Герману Грефу вопреки сомнениям Алексея Кудрина. Счетная палата с завидной регулярностью утверждает, что более прав был Кудрин — проект в целом неэффективен.

— В 2005-м особые экономические зоны существовали только на бумаге, отсчет проекта мы ведем с 2006-го. К тому моменту в Китае зоны работали уже лет 30, причем довольно успешно. Но перенести мировой опыт «под кальку» в Россию было бы нереально. Шли методом своих проб и ошибок. Конечно, если считать эффективность наших зон исходя из количества частных инвестиций, привлеченных на каждый бюджетный рубль, то да, они пока неэффективны. Но не надо забывать, что и за границей ОЭЗ эффективными не рождались. В том же Китае «нулевой цикл» — строительство инфраструктуры и привлечение инвесторов — составлял 15 лет. Так что можно сказать, возраст у нас почти младенческий. Но Счетной палате в любом случае спасибо — стимулирует.

— Во скольких из 28 ОЭЗ инвестиции перекрывают затраты государства на инфраструктуру?

— Самые успешные — промышленно-производственные зоны, их шесть (всего в России четыре типа ОЭЗ, еще портовые, туристические и технико-внедренческие. — РБК daily). Мы с них и начинали — «Алабуга» (Татарстан) и «Липецк». Это уже бренды с такими резидентами, как японская Yokohama (производит покрышки), бельгийская Bekaert (проволока), немецкая LANXESS (компоненты для резины). Там на каждый бюджетный рубль привлечено три частных. В целом государство потратило на инфраструктуру 60 млрд руб., общие заявленные инвестиции резидентов пока 410 млрд.

— Вернемся к подсчетам эффективности. Что с остальными двадцатью двумя зонами, не считая промышленных?

— Девять из них — зоны туристического кластера на Северном Кавказе. Там сейчас всего один резидент — в «Архызе» (Карачаево-Черкесская Республика). Это точно не коммерческий проект, скорее социальный — создать новые рабочие места на Кавказе, развивать регион. Даже на самом старте все понимали: он легко не пойдет. Получается, эти девять зон, если считать эффективность формально, портят показатели остальным.

Google в помощь

— Туркластер на Северном Кавказе был заявлен два с половиной года назад. Почему только один резидент?

— Мы столкнулись с земельно-имущественными вопросами. Республиканские власти обозначили земли как ОЭЗ. Грубо говоря, взяли карту Google, обрисовали фломастером и написали: здесь будет зона. В описании границ встречались термины «где-то налево вдоль дороги, вдоль реки»... Чтобы принять эти земли в управление, мы должны провести их внутреннюю инвентаризацию, понять их принадлежность, значение и прочее. Когда выезжают специалисты, что получается? Земля принадлежит республике, по документам на ней ничего нет. Смотрим, а там родовая башня, которой 400 лет. «Чья?» — спрашиваем. «Моя», — приходит кто-то местный. «Покажи документы». — «Какие документы? Мне отец сказал, отцу — дед, деду — прадед». Документов нет. Снести кто решится? Документально оформить тоже проблематично. Впоследствии, когда мы разработаем проект планировки и сделаем межевание, все участки разделим на лоты. Резидент должен получить чистый, ничем не обремененный участок.

— Сколько это может занять времени?

— Межевание делается два месяца, на весь проект планировки уходит девять месяцев плюс месяц-два на согласование. Это в идеале, если все нормально с земельно-имущественными отношениями. Пока проект в стадии инвентаризации земель. Разбираемся, где чье. Там есть и частные земли.

— Их выкупать надо?

— Необязательно. Их вымежовывать надо. Территориально они будут в рамках кластера, фактически — нет.

— А выкуп вообще предусматривается?

— Когда кластер на Кавказе создавался, каждый глава региона хотел, чтобы туда вошло как можно больше земель. Получались какие-то гигантские участки: что-то нужно выкупить, что-то обеспечить инфраструктурой, что-то документацией. И мы начали понимать: столько земли не нужно.

— На сколько уменьшены участки?

— От заявленных где-то вполовину. Думаю, в дальнейшем еще уменьшим. Любой губернатор хочет как можно больше денег из центра на инфраструктуру. Создание ОЭЗ предполагает обеспечение как внутренней, так и внешней. Соответственно, чем больший участок в зону войдет, тем лучше. 10 га — это одни цифры, 100 га — совсем другие. Потом оказывается, сумма лимитирована, на всех не хватит. Соответственно, выделяются внутри кластера пилотные проекты, остальные уходят на потом. Или каждый регион оптимизирует участки.

— И когда зоны на Кавказе можно будет считать полноценными игроками?

— Все зависит от якорного инвестора. В «Архызе» он был (группа «Синара». — РБК daily), его просто включили в зону. Самый большой эффект ожидаем от чеченской зоны «Ведучи». Там реальный инвестор Руслан Байсаров. Думаю, в самое ближайшее время он станет резидентом — экспертный совет рассмотрит его заявку в первом квартале.

— К управляющей компании — ОАО «КСК» у Москвы было много претензий...

— Там сейчас новая команда, она демонстрирует эффективность.

Работа над ошибками

— В целом складывается впечатление, что туристические зоны — самые неудачные. Две в отсутствии хотя бы одного резидента уже закрыты («Куршская коса» в Калининграде и «Новая Анапа» в Краснодарском крае), одна под большим вопросом (на острове Русском). В чем проблема?

— В туристическом бизнесе, даже на этапе подбора участка для создания зоны, должны работать профессионалы. Этот этап прошел без нас. И мы имеем то, что имеем. У нас есть две зоны на Байкале, две — на Алтае. Удивительно красивые места. Рафтинг, лыжи, бальнеологический курорт. На Алтае даже инфраструктура вся построена. Нет ни одного серьезного резидента.

— Представляю, как туда добираться...

— Регион работает над реконструкцией бийского аэропорта. Но сейчас туда можно добраться либо через Барнаул, а дальше четыре часа на машине. Либо через Горноалтайск. Но это горный аэропорт, из Москвы 4,5 часа самолетом — пока летишь, погода может поменяться, разрешение на посадку не дадут.

— Только ли логистика подвела?

— Как создавались мировые курорты? Специализированные компании говорили — здесь будет курорт. И с какой-то конкретной точки начиналось развитие. Мы идем от обратного, к сожалению. Пытаемся раскрутить то, что уже есть. Найдем, конечно, какие-то пути. Но, возможно, некоторые зоны будут развиваться скорее как курорты регионального уровня.

— Эти ошибки как-то учитывают?

— Новая турзона в Тверской области развивается по другой модели. Заявка готовится совместно с компанией Radisson, которая говорит: здесь должны быть такие-то объекты инфраструктуры, здесь — отель и так далее. Из совокупности всех требований подбирается участок, на нем строится зона. Это классика.

— Почему Россия сразу не пошла по классическому пути?

— У нас была возможность учесть весь мировой опыт и ошибки. Но мы наляпали еще и своих. Первая — подбор земельных участков. Отбиралось то, что свободно, и заявлялось: здесь будет зона. Никто не занимался грамотно планировкой территории. Не было концепции развития. Сразу делался проект. Все зоны первой волны пережили этапы корректировки градостроительной документации, и каждая потеряла на этом как минимум год.

Вторая ошибка: желание показать быстрый эффект через количественные показатели. В первые годы мы получили огромное число резидентов, от которых до сих пор избавиться не можем. По-прежнему, особенно на территориях, где априори дорогая земля (Петербург и Зеленоград), многие резиденты ничего не делают, но из-за особых условий в законодательстве мы не можем легко от них избавиться, только в судебном порядке.

— Сколько резидентов из заявленных 340 — номинальные?

— «Мертвых душ» в какой-то период было штук сто. К сожалению, новый порядок для резидентов был введен года два назад. После того как инвестор прошел экспертный совет, подписывается трехстороннее соглашение. Резидент полностью прописывает свои обязательства, мы — свои, а Минэкономразвития выступает как госгарант. Ранее такой схемы не было, и для старых резидентов мы не имеем право ухудшать условия.

— И что делать с этими «мертвыми душами»?

— Работа с ними ведется, причем достаточно эффективно. Договоры расторгаются. Занимается этим Минэкономразвития.

«Деньги зарыты в песок»

— Пока в ОЭЗ рады всем инвесторам, нет борьбы?

— Все зависит от уровня развития площадки. В «Алабугу» и «Липецк» мы кого попало не впустим, это ОЭЗ мирового уровня. Есть зоны, которые только создаются, как в Калуге или Пскове. Там, что называется, полный greenfield. Заход на новые зоны связан с временными рисками, там не построена инфраструктура. Резидент развивается вместе с зоной.

— Сколько времени, как правило, занимает обеспечение зоны инфраструктурой?

— Первый год — это проектирование градостроительной документации, плана обустройства. Второй год — рабочее проектирование объектов инфраструктуры. На участке могут уже появляться земляные работы или заборы. То есть два года активной работы большого количества людей, активной траты денег, а на площадке не будет происходить ничего.

— Это везде так?

— Везде. Это этап, который невозможно миновать. И тот, на котором нас ловят, если вернуться к проверяющим органам на предмет эффективности. Создали зону два года назад, а на ее территории — ничего. Приехали СМИ, и пошло-поехало: зона не работает, резидентов нет, бюджетные деньги зарыты в песок. А ведь резиденты, если речь идет о больших деньгах, очень осторожны.

— Вернемся к показателям эффективности...

— «Выхлоп» от технико-внедренческих зон (их пять. — РБК daily), если смотреть глазами проверяющих, не сопоставим с производственными. Как правило, инвесторы не вкладывают в них много денег: никто не строит завод, достаточно арендовать лабораторию и компьютер. А затраты на инфраструктуру мы несем соразмерные. Когда-то, наверно, мы окупим эти вложения, но очень нескоро. Достаточно успешно Дубна развивается. Но даже там на рубль бюджетных средств не более тридцати копеек вложений резидентов. В Санкт-Петербурге строится завод Novartis, мировой производитель фармацевтики, там показатель будет повыше.

— Рубль на рубль?

— Надеемся, да. То есть соотношение будет и выше, вопрос в том — когда. Прибыль не самое важное. Идеология ОЭЗ — создание точек роста. Это технологии, рабочие места, развитие региона, в том числе инфраструктурно. А потом уже прибыль. Зеленоград очень слабо развивается. На развитие зоны всегда очень влияет позиция субъекта.

— Зона же не под регионом, у нее отдельная УК.

— Но регион либо заинтересован, либо нет. В том же Татарстане Рустам Миннинханов занимается всем: встречается с резидентами, дает гарантии, пишет рассылки для потенциальных инвесторов, сам всегда проводит экспертный совет.

— А преференции дает?

— Закон дает региону право обнулять налог на прибыль в течение десяти лет. А дальше уже регион сам решает — на пять лет или на десять, обнулить или снизить. Зоны не в равных условиях. В зонах первой волны есть что терять, обнуляя. Новым зонам терять нечего — прибыли пока нет.

— Но все-таки прибыль — это определенный показатель той же эффективности.

— Счетная палата считает чисто математически: сколько вложено госденег, сколько отдача, есть ли рабочие места. Последнее тоже условно. Зона дает импульс для развития всего региона. Вокруг нее начинают расти и соцобъекты, те же парикмахерские. Мы вдыхаем жизнь в ту часть региона, которая была зеленым полем. В лучшем случае зеленым.

— Говорят, портовые зоны у ОЭЗ тоже пока не идут.

— Не идут. У нас их три (Мурманск, Хабаровск, Ульяновск), из них последняя — аэропортовая. В Мурманске зона не развивается по многим причинам, в том числе по нежеланию самого субъекта. Мы с Минэкономразвития едины во мнении — закрыть. Готовим предложение в правительство. В Хабаровске есть ряд сдерживающих факторов, например пропускная способность БАМа. Заявлено, что железная дорога будет построена к энному году, но зону-то мы создаем сейчас. Если мы берем инвестора, то вынуждены будем подписаться под обязательствами за год-два обеспечить инфраструктурой. А мы этого сделать не сможем.

— То есть зона «подвисла»?

— Не совсем. Хабаровск мы в любом случае будем развивать. Планируем расширить его до порта Ванино, который станет особой экономической зоной. Но решение пока не принято. Плюс нам интересен Дальний Восток как таковой. Мы работаем с азиатскими компаниями по созданию производственно-промышленных зон в сфере АПК.

— Это будет агропромышленный кластер на территории производственной зоны?

— Да. Почти все азиатские страны проявили интерес. Но там не бывает молниеносных решений. Например, с японцами ты год-два говоришь о погоде, Фудзиями, цветении сакуры... Мы считаем, это все, тупик. А они думают, нормальная динамика. Так в свое время с Yokohama было.

— И сколько вы с ними уже о сакуре говорите?

— Сейчас проще — есть помощник в лице Yokohama и других. Прошу их поддерживать ОЭЗ на презентациях. Включаю слайды, показываю-рассказываю. Японцы вежливо слушают, молчат. После выходит «наш» японец и говорит: «Все, что он сказал, — правда. Проблемы есть, но они решаемы. Мы один завод построили, сейчас подали заявку на второй». И только с этого момента начинается восприятие.

— У них так все хорошо в России?

— Когда я впервые посетил ОЭЗ, был удивлен, насколько все на европейском уровне. И «Алабуга», и «Липецк». Стриженая трава, фонтаны, все вылизано. Если сказать, что это в Баварии где-то, поверишь. Вежливый персонал, английская речь. Приятно даже заходить в места общего пользования.

— Агропромышленные зоны — речь пока только о Дальнем Востоке?

— Нет. Просто на сегодня есть конкретика пока только с японцами. Они арендовали в том году у фермера в Амурской области земельный участок (500 га из 3,5 тыс. га), сажали то же самое (соя и гречка), а урожай в полтора раза выше.

— Какие-то особые удобрения вносили или разговаривали с посевами?

— Удобрения те же. Возможно, не забывали вносить. Но главное, Амурскую область смыло в прошлом году, а их посевы — нет. Тоже нужно уметь. Переговоры идут около года, они очень продуктивные. К тому же ожидаем мультипликативный эффект вокруг. Например, малая механизация, сборка. Мы не против отечественных компаний. И мы не отдаем Дальний Восток — земли сдаются в аренду. Японцы очень организованные ребята. И я не слышал к тому же, чтобы где-либо на Дальнем Востоке стояла очередь из отечественных фермеров: «Дайте землю, я что-нибудь выращу».

— Там, насколько известно, вообще проблема с продовольственной безопасностью...

— Да, но у нас в стране своеобразно воспринимают тему Дальнего Востока и японцев. В одном из эфиров в этом контексте даже стоял вопрос «предательства национальных интересов». После чего у меня в кабинете помимо посольства Японии побывали практически все представители компаний. Нельзя было сказать, что они напуганы, но реакция была такая: «У нас что-то поменяется?» Нет. Как бы не взрывалась блогосфера, есть госполитика, и мы будем ее реализовывать.

— Качество резидентов с годами меняется?

— Если года четыре назад на экспертном совете сидишь и засыпаешь — маленькие компании с непонятными проектами, то теперь это лидеры. GM в Тольятти, американская PPG Industries Group в Липецке (намерена строить лакокрасочный завод за 1,97 млрд руб.), японская корпорация HI-LEX CORPORATION (производство тросов для автопрома) и бельгийская Hygiene technologies в Татарстане (завод по производству бумажной продукции).