Как Михаил Горбачев упустил политическую осень 1991 года
Глеб Павловский
Как Михаил Горбачев упустил политическую осень 1991 года
Лидер СССР не применил своих реальных возможностей — как внутренних, так и глобальных. Он решил, что все «предрешено»
РБК публикует серию материалов, посвященных 25-летию распада СССР
Сегодня в Америке в буре споров о будущем «нации Трампа» участники ее сыплют примерами времен возникновения республики. Они оперируют 200-летними сюжетами как актуальными кейсами, и это никому не кажется странным. Сделанное верно или ошибочно, остается опытом, ценность которого лишь растет. Россия же рассказывает о своем возникновении сказки и бульварные анекдоты. «Как развалили сверхдержаву» — вот любимый жалобный миф 25-летия РФ. Но на него как раз есть ответ: лидеры СССР все развалили бездействием, не применив своих возможностей и инструментов — внутренних и глобальных. Советский коллапс описывают как безвариантный, а безвариантных положений в политике нет.
Итак, перед нами — политически неразобранный кейс. Немногие публикуют документы, а не ахи-охи о «великом предательстве». Стенограммы ряда совещаний осени 1991 года недавно опубликовал тогдашний секретарь Госсовета России Геннадий Бурбулис (21 день работы Правительства реформ. М.: Центр Стратегия, 2016. Далее цитаты из сборника всюду выделены курсивом). Содержание этих встреч и тогда было мне известно как директору информационного агентства. Но в политике важны нюансы, они подсказывают решения.
Ельцинский сценарий «План-перехват»
Документы из публикации Бурбулиса определенно подтверждают: вплоть до декабря 1991 года Ельцин, подобно Горбачеву, действительно вел игру на сохранение Союза. Его план — перехватить контроль над союзным центром, сохраняя СССР в его границах при наружной конфедерализации. «Надо перехватывать, — говорил Ельцин. — На перехват надо действовать. И потом на перехвате — <…> надо жестко вести себя». Расчет политически разумен. При несоразмерном с другими республиками весе России, конфедерация оставляла за Москвой последнее слово в любом торге. Еще за три недели до Беловежского акта, на заседании правительства с вице-премьером Гайдаром, Ельцин явно нацелен на перехват власти. Он рассчитывает добиться подписания политического договора с республиками СССР — угрожая неподписавшим прекращением субвенций. «С Украиной немножко подождать придется. С ней надо аккуратно, все-таки Украина есть Украина, там много русского населения». Он не возражает против того, что Минатомэнергопром и Минсредмаш — сердце ВПК! — остаются в компетенции Горбачева: «Атомную энергетику, атомные станции, конечно, нам брать не надо».
Сценарий «Игра в четыре руки»
Ельцин хочет с Украиной договориться и ее сохранить. «Это мы все-таки должны втянуть их в тот договор, понимаете?» Конечно, отменить украинский референдум о независимости 1 декабря было уже нереально. Но при совместной игре два московских президента его легко бы «замотали», подобно мартовскому референдуму «за СССР». А внутри конфедерации судебные тяжбы о правовой коллизии итогов обоих референдумов, первого и второго, заняли бы годы.
С сентября по конец ноября сговора Горбачева с Ельциным ожидали все серьезные игроки. Самые сильные и реалистичные альтернативные сценарии восходят к шансам их игры в четыре руки — открыто либо по тайному сговору. По сей день кажется невероятным, что при сходстве цели и общем коварстве эти двое не сумели договориться.
В сценарии сговора Ельцин оставлял уходящему Горбачеву грязную работу первых чрезвычайных мер в экономике, которые самого его сильно пугали. Ельцин долго искал исполнителя для этой черной работы всю осень, предлагая пост премьера всем направо-налево, от Михаила Полторанина до Григория Явлинского и Юрия Рыжова. Команду Гайдара сам Горбачев мог с легкостью перехватить. Та не считала себя политическим субъектом и по ее взглядам на экономику готова была сотрудничать с кем угодно.
Глобальная сцена осени
События в СССР в 1991 году были глобальны. Например, горбачевский международный ресурс триумфально применил Ельцин в дни августовского путча. Вопреки протестам окружения президент России вдруг выступил защитником президента СССР, мгновенно укрупнив свою фигуру. Только теперь Ельцин впервые обрел мировую легитимность. Но как Горбачев не догадался впоследствии сделать то же самое, обернув модель? Защищая уже самого Ельцина от «темных антиевропейских сил» и «врагов ядерной безопасности Востока и Запада»? На сцене заканчивающейся холодной войны коллапс СССР не мог остаться его внутренним делом и мог стать предметом глобальных договоренностей. Он и стал им, но запоздало и постфактум.
Ельцин долго осторожничает. Он бродит вокруг международных связей, как вокруг горячего молока. «Бесшумно, но тихо говорю — вчера с японцами, с американцами, с французами…» Завороженный мифом «союзного центра», он, как и Горбачев, сильно недооценивал свои ресурсы. Еще 22 августа он мог одним телефонным звонком вызвать на победный митинг в Москве министров обороны других республик и заморозить тем самым парад независимостей. (Но и тут для дальнейшей игры ему нужен был Горбачев.) Ельцин этого не сделал — и уехал в Прибалтику и Сочи на весь сентябрь. Гадали, где и что Ельцин, а Ельцин выпал из игры!
Осенью 1991-го события вытолкнули в центр мировой сцены двух героев, предоставили им свободу рук, какой никто из них не знал прежде и не получит впредь. И оба, Горбачев и Ельцин, в те дни подолгу бездействуют или заняты маловыразительной суетой. Почему? Потому что каждый уверен, что его противник силен и контролирует сцену сполна. А поскольку эти двое заняли эпицентр поля политики, сотни и миллионы других людей ничего не предпринимали, когда на кону оказались их долгосрочные интересы.
Сценарии сентября
Сентябрь 1991 года — многоактный зевок Горбачева, упустившего шанс выйти на центральное поле, покинутое Ельциным. Почти невероятно, но после августа новое правительство СССР так и не было создано. Никто не помешал бы Горбачеву его создать или реорганизовать прежний кабинет министров — простейший из способов сыграть на опережение и навязать Ельцину союз.
А кто бы помешал Горбачеву триумфатором отправиться в сентябре на открытие осенней сессии Ассамблеи ООН, выступив там с новым месседжем? Подняв вопрос о глобальной задаче сохранности ядерного потенциала СССР, Горбачев одним ударом вернул бы место на мировой сцене. Верховная власть, соединяющая диктатуру над ядерным потенциалом с конфедерацией земель и сверхкорпорацией управления выморочными союзными имуществами, — идеальный партнер Запада, гарант выплаты долгов и инвестиций.
Горбачев мог завладеть инициативой, не будь он зачарован Ельциным, как, впрочем, и тот им. Даже в окружении Ельцина недоумевали по поводу того, что Горбачев не позаботился сохранить мощный бастион Верховного Совета и Съезда депутатов СССР. Это конституционный ресурс союзной власти находился в пренебрежении. Но и у Верховного Совета СССР была игра — созвать Съезд народных депутатов СССР. В центре Москвы появился бы постоянно действующий легитимный политический форум, который ни Ельцину невозможно было назвать «горбачевским», ни Горбачеву — «ельцинским». Такой сценарий сильно тревожил окружение Ельцина. Шахрай на заседании правительства 15 ноября сказал: «[Пускай] президент не разгоняет Верховный Совет и Съезд<…> Если надо будет разгонять, вместо президента их разгонит народ». Он сильно обольщался. Осенью 1991 года было абсолютно немыслимо разогнать Съезд народных депутатов СССР в демократической Москве.
Сентябрьское сценарное окно Горбачева простояло незащищенным весь месяц, пока в конце сентября Бурбулис наконец не отправился к Ельцину в Сочи с «планом Гайдара».
Сценарии ноября
Горбачев не создал нового кабинета министров СССР, тогда как Ельцин заморозил власть правительства России. Особенность двойного правительственного кризиса сентября—октября 1991-го: Москва и Союз остались без какого бы то ни было правительства. Их заменили два «царских двора», большой и малый, — ельцинский и горбачевский. С осени 1991 года правительство в стране исчезает как институт власти. И с тех пор все 25 лет Россия получает только придворные кабинеты — то более, то менее компетентные. Страна лишена правительства, руководящего вертикалью исполнительной власти.
Между тем в окружении Ельцина начали извлекать уроки безвластия, оперируя событиями, как кейсами, политически профессионально. Так, Николай Федоров обратил внимание Ельцина на ценность ГКЧП как экспериментального стресса для масс. На заседании Госсовета министр-юрист говорит: «Опыт ГКЧП <...> показал, что народ сегодня, массы, как говорили наши классики, готовы проглотить все, что угодно. <…> Все — и реакционеры, и демократы — ждут управления. Должен быть начальник, который дает им минимальную защиту. И президент должен сказать: я президент, по Конституции несу за это ответственность, меры непопулярные, но я вас защищу как президент… » Выступление Федорова произвело глубокое впечатление на Ельцина. Дальнейшее его обсуждение живописно выглядит в стенограмме.
«Гранберг (академик, советник Ельцина. — РБК). На территории России одно правительство и один президент! <...>
Ельцин: Вот так?
Голоса: Вот так! И это действительно так!
Ельцин: Но вы смелые ребята, конечно!
Федоров: Это к вопросу о защищенности каждого из нас, Борис Николаевич»
Фразу про «одного президента в стране» Ельцин через два дня повторит публично, вызвав шквал восторга — начальник вернулся!
Беловежское сценарное окно
Новое сценарное окно для Горбачева создало уже само Беловежское соглашение, обойдя вопрос контроля над союзными ядерными вооружениями. 8 декабря 1991 года ядерный чемоданчик СССР, оставшийся без государства, взлетел над миром. Горбачев был вправе одномоментно учредить расширенное президентское командование бесхозным ядерным потенциалом, действуя на основании самого же Беловежского соглашения!
Пакт в его начальном формате сговора «славянских республик» вызвал шок в республиках неславянских и в целом мире. Заявление «славянских президентов» было лишь заявлением о намерениях. Президент Казахстана Назарбаев, приехав в Москву, резко осудил Беловежские соглашения и стал на сторону президента СССР. Назарбаев, обдуманно не поехавший в Беловежье, политически превращался в сильную опору для Горбачева. Но и эта фигура разыграна тем не была.
Сегодня многие просто не понимают, что и после Беловежских соглашений Горбачев оставался президентом. Президенту СССР подчинялись все союзные силовые структуры и спецслужбы. Он единолично решал вопросы применения силы. И это было не формальным правом, а властной реальностью. Ни один проельцинский силовик не хотел рисковать карьерой, применив силу в отсутствие союзного приказа. При попытке России ввести режим чрезвычайного положения в Грозном (7–10 ноября) Вооруженные силы России, несмотря на лояльность Ельцину, отказались действовать без приказа Верховного главнокомандующего СССР. А приказа Горбачев не дал. Итак, нельзя сказать, что Горбачев не знал о своей реальной силе. Он просто ею не воспользовался.
Сценарная развилка-эпилог в Алма-Ате
21 декабря на встрече союзных республик в Алма-Ате дело действительно подступило к горлу Союза. Тем более нельзя понять, отчего Михаил Горбачев не поехал в Алма-Ату? Где он занял бы председательское место, ему положенное по статусу, которого в Алма-Ате никто оспорить не мог. Но Горбачев не поехал. Он решил, что все «предрешено», хотя президент Назарбаев так вовсе не считал.
21 декабря 1991 года в целом мире не было более высокой и звучной трибуны, чем казахстанская Алма-Ата. Президент СССР мог открыть встречу сообщением, что армия СССР по его приказу главнокомандующего в данный момент берет под усиленную охрану союзный ядерный потенциал в республиках. Кто стал бы против этого возражать? Во всяком случае не президент США Джордж Буш-старший, не президент Франции Франсуа Миттеран и не канцлер ФРГ Гельмут Коль. А значит, смолчал бы и Леонид Кравчук. Так алма-атинская конференция завершилась бы учреждением конфедерации, проектами которой Горбачев бесцельно обстреливал ельцинский аппарат.
Власть утраченных сценариев
Я не пишу историю, я лишь напоминаю о ее инструментах — сценариях политического действия. В политическом моменте не одна дверь — их там много, но каждая распахивается ненадолго и приводит в сценарный лабиринт. Политик должен успеть выбрать вход, хотя бы чтоб сохранить свой шанс потом изменить выбор. Нельзя безнаказанно упускать политические альтернативы. Закрываясь, сценарные окна лишают возможности к ним вернуться. Не видя в 1991 году многомерной игры с массой сценарных разветвлений, мы и сегодня в России не нащупаем сцены действий. Царит слепота к политической вариантности, невежественная политика «по остаточному принципу». Люди отступают под гнетом якобы свершившихся фактов, пока им не останется худшее — выбрать одно из одного.
Так в 2011–2012 годах демонстранты Болотной, не попытавшись политически действовать, продемонстрировали жалкое фиаско. Десятки тысяч людей выходили на улицу и, не дотрагиваясь до политики, как герои фильма «Парад планет», ждали неясного чуда. Но фильм кончился, и по черному экрану поплыли унылые титры.
Хроника декабря 1991 года, последнего месяца в истории СССР
