Как развивать экономику в условиях санкций и изоляции

25 лет назад — в январе—феврале 1992 года — Дэн Сяопин, которому на тот момент было 87 лет и который уже ушел со всех официальных постов, совершил поездку по южным провинциям КНР. Тогда его выступления в местных партийных организациях изменили баланс сил в китайских элитах в пользу продолжения экономической модернизации, поставленной под вопрос после подавления протестов на площади Тяньаньмэнь в июне 1989 года. Анализ событий, предшествовавших «южному турне» и последовавших за ним, делает возможными интересные аналогии с Россией после 2011 года.

Экономическая модернизация

Среди экономистов распространено мнение, что успех Китая во многом предопределялся тем, что Коммунистическая партия Китая (КПК) пошла по пути экспериментов в экономике, отказавшись от политических реформ. Такой подход упрощает реальность.

С одной стороны, действительно, в течение первых 15 лет после старта реформ рост китайской экономики опирался на абсолютно нестандартные институты — такие, как «поселковые предприятия», — при отсутствии частной собственности и независимых судов. Ключевым моментом здесь была исторически сложившаяся высокая автономия регионов и гарантированное им со стороны центрального правительства право на «остаточный доход» от деятельности предприятий, расположенных на их территории, — после уплаты в центр заранее оговоренного объема налогов.

По сути, с 1979 года в КНР работала система, похожая на механизм «продналога» в советской России в период НЭПа 1920-х годов. Но если у нас такой механизм действовал только на уровне взаимоотношений правительства с крестьянскими хозяйствами, то в КНР он регулировал отношения центрального правительства с регионами. И именно это «право на остаточный доход» давало региональным администрациям стимулы к созданию на местах новых «поселковых предприятий» и к росту объемов производства (с ориентацией прежде всего на внутренний рынок, который, как и в СССР, страдал от дефицита самых простых товаров). При этом крупные промышленные предприятия, подчиненные центральному правительству, продолжали работать в прежнем режиме. Тем самым у старых элит сохранялись свои источники ренты и было меньше стимулов к сопротивлению реформам.

Политические зигзаги

С другой стороны, в 1980-е в Китае шли не только экономические, но и политические преобразования. Как и в СССР, там произошло смягчение режима — с широкой реабилитацией репрессированных во время «культурной революции», относительной либерализацией СМИ и поощрением публичной критики чиновников и партийных функционеров. На этом фоне уже в 1986 году КПК столкнулась с массовыми демонстрациями студентов, выступавших за демократические преобразования. Эти выступления получили поддержку со стороны представителей интеллигенции.

Ответом на них стала официальная кампания по борьбе с «буржуазной либерализацией» в рамках КПК. В ходе нее реформатор Ху Яобан был смещен с поста генерального секретаря ЦК КПК. Спустя два года, в апреле 1989 года, его смерть послужила поводом для массовых выступлений студентов на площади Тяньаньмэнь.

Эти протесты, происходившие на фоне перестройки в СССР, породили в китайской элите страх потерять контроль над ситуацией в стране и привели к расколу в высшем партийном руководстве. Генеральный секретарь ЦК КПК Чжао Цзыян выступал за переговоры со студентами и был готов пойти на реализацию ряда предлагавшихся ими реформ. Однако консервативное большинство в руководстве КНР выступало за «силовое решение» проблемы. В результате Чжао Цзыян 20 мая 1989 года был отстранен от должности и отправлен под домашний арест, а 4 июня студенческие протесты были подавлены с применением танков. После этого наступило резкое охлаждение отношений с США и последовали западные санкции против КНР. Одновременно возник конфликт внутри китайской элиты по поводу того, что делать дальше.

Значительная часть руководства страны склонялась к тому, чтобы вернуться к «истокам» и следовать принципам, провозглашенным «великим кормчим» Мао. И хотя против догматиков-консерваторов были многие «прагматики» из числа руководителей регионов (прежде всего те, кто выиграл от реформ 1980-х), было ощущение, что последуют очередные «заморозки» и все покатится обратно.

Фактором, сместившим баланс сил, как раз и стало «южное турне» Дэн Сяопина. Хотя именно Дэн стоял за решениями о смещении Чжао Цзыяна, подавлении протестов на площади Тяньаньмэнь и дальнейшем отказе от политических реформ, в своем турне он говорил о необходимости дальнейшей модернизации.

Новые реформы

В результате в середине 1990-х китайское руководство запустило комплекс новых реформ, ведущих к внедрению рыночных институтов. «Поселковые предприятия» могли наладить выпуск простых товаров и насытить ими внутренний рынок, но для производства сложной продукции и выхода на экспортные рынки нужны были более современные формы организации экономической деятельности.

Быстрый рост 1980-х годов привел также к усилению неравенства между регионами и между разными социальными группами. Возникшее социальное напряжение стало одной из причин для протестов (на площади Тяньаньмэнь в 1989 году были не только студенты, но и рабочие, выступавшие против коррупции и за возврат к принципам социальной справедливости). Осознание этого факта обусловило изменение модели взаимоотношений между центром и регионами — с перераспределением доходов в пользу центра в рамках налоговой реформы 1994 года (если в 1980-е около 75% налоговых поступлений оставалось в регионах, то к началу 2000-х их доля сократилась до 40%). Именно за счет этих доходов в дальнейшем финансировался рост расходов на науку и образование, проекты по развитию инфраструктуры.

Изъятие ренты у развитых регионов могло породить сильное напряжение уже в элитах. Поэтому встал вопрос о компенсациях, и они были предложены в форме начавшейся приватизации «поселковых предприятий». Приватизированные предприятия, связанные с региональными элитами, стали внедряться в новые отрасли и выходить на внешние рынки, что создало для элит новый источник.

В 1990-е также начался процесс открытия внутреннего рынка для иностранных инвесторов (до того они допускались только в особые экономические зоны). С учетом масштабов страны это привело к массовому притоку инвестиций и спросу на активы, включая землю. В результате приватизация земли в городах стала еще одним источником ренты для региональных элит. Такой же эффект был связан с разрешением создавать на уровне провинций свои региональные банки (в 1980-е все банки находились в подчинении центрального правительства).

Нестандартные решения

Какое отношение все это имеет к сегодняшней России? В 1989 году в КНР сложилась ситуация, когда элиты, столкнувшись с вызовами, прежде всего политическими, поняли, что могут потерять власть. Их первой реакцией стало жесткое подавление оппозиции. Но другой вызов был гораздо более сложным — нужно было понять, как развивать экономику в условиях санкций и внешнего давления. Исходя из собственных коллективных долгосрочных интересов, они смогли дать ответ на этот вызов, предложив набор нестандартных решений.

Но для России важнее то, что в начале 1990-х китайские элиты оказались способны к переговорам и решились на реформы. Они смогли ограничить свои взаимные притязания и сумели договориться о новых правилах игры, включая «расширение доступа» для новых игроков. Очень важными в этом отношении были поправки начала 2000-х в Конституцию КНР и устав КПК, признававшие частную собственность.

Нетрудно заметить, что между Китаем 1990–1992 годов и современной Россией есть определенное сходство. В обоих случаях на фоне рисков политической дестабилизации правящей элитой были предприняты жесткие меры для подавления оппозиции, и спустя короткое время у власти не осталось политических оппонентов. После этого обе страны столкнулись с серьезной международной изоляцией. Также в обоих случаях осознавалось исчерпание возможностей прежней модели развития. При всех признаниях в верности «идеалам Мао» в начале 1990-х в Китае в реальности никто не хотел возвращаться в 1970-е — так же, как в сегодняшней России никто из здравомыслящих политиков не думает о возврате в СССР.

Но очевидны и различия. Западные санкции против России вызваны не подавлением протестов, а действиями Москвы в Крыму и Восточной Украине. В силу этого они носят гораздо более жесткий характер и изоляция России явно будет более длительной. Если для КНР была понятна общая стратегия продолжения преобразований (с фокусом на интеграцию в глобальный рынок и ставкой на дешевую рабочую силу как явное конкурентное преимущество), то для России возможная стратегия не ясна. Вместе с тем конкретные решения, реализованные в Китае, были нестандартны, так как не только формировали рынки, но и открывали новые источники ренты для элит. Перед Россией сегодня стоит такая же задача поиска нестандартных институтов, обеспечивающих возможности для экономического развития и создающих при этом стимулы для элит.

Наконец, элиты в России гораздо менее консолидированы. В Китае все внутриэлитные конфликты решались внутри КПК — в рамках сложившихся институциональных механизмов. В России сейчас таких механизмов, по сути, нет. При наличии множества формальных институтов, которые играют роль «политических декораций», площадки для коммуникаций между разными группами влияния отсутствуют. Таким образом, вопрос в том, достаточно ли дееспособна российская элита для того, чтобы пойти по «китайскому пути» и найти нестандартные решения, адекватные российским реалиям.