Как Владимир Путин и Эмманюэль Макрон искали общие ценности

Когда в 1973 году в Рейкьявике президент США Ричард Никсон стал настаивать на том, чтобы президент Франции Жорж Помпиду побыстрее принял условия «Года Европы», инициативы Генри Киссинджера, предполагавшей восстановление ухудшившихся евроатлантических отношений, глава французского государства уклончиво ответил: «Зачатие — гораздо более интересное занятие, чем рождение ребенка».

Если 29 мая 2017 года в Париже и произошло зачатие нового типа российско-французских, а точнее, российско-европейских отношений, то тактико-технические характеристики продукта, которому предстоит увидеть свет, совершенно неясны.

Делегат от ЕС

Нынешние российско-французские отношения очень трудно оценивать в терминах двустороннего сотрудничества или взаимного неприятия Франции и России. Потому что это де-факто отношения с Европой. Именно Европа (уже не Запад в целом: Ангела Меркель констатировала отторжение англо-саксонского мира) делегировала Эмманюэля Макрона для тестовой встречи с Владимиром Путиным. Принципиально новая фигура, молодой и энергичный президент Франции, прекрасный актер, контролирующий, точнее, темперирующий свои публичные эмоции, — это ровно то, что надо, чтобы прощупать реакции российского президента на четвертом году конфронтации России с западным миром и на фоне отложенного (как раз благодаря победе Макрона над Марин Ле Пен) раскола Европы.

Пройдя испытание нарочито жестким рукопожатием Дональда Трампа, французский президент выдержал и холодноватый, усталый взгляд Путина. К тому же он и с самого начала не собирался, как Джордж Буш-младший, «заглядывать в душу» российского руководителя и открыто говорил, что нужна не «персональная химия», а решение вопросов. И это он так не специально: те, кто общался с инвестиционными банкирами, знают, что их взгляд на партнеров и на мир отличается от политического или общественно-благотворительного — он необычайно прагматичный, быстрый, напористый. И предельно откровенный. Естественность, с которой Макрон пообещал расширение санкций в случае эскалации на Украине или обвинил RT и «Спутник» в клевете в свой адрес, вполне гармонировала с уважительным тоном разговора с Путиным. Он не хотел сделать российскому президенту приятное или неприятное. Просто говорил прямо. И на пресс-конференции Путин выглядел младшим партнером, сознательно отдавшим инициативу хозяину и даже привычно не ответившим резкостью на слова президента Франции. Лишь раз российский президент намекнул на зависимость Франции от США — упомянув неясную степень самостоятельности французов «в вопросах оперативного характера» в проамериканской коалиции в Сирии.

Этот намек был не вполне точным: в традициях французской внешней политики — ни в чем не уступать Соединенным Штатам. Франция дуопольно главенствует в европейской политике — когда с Великобританией, а когда — с Германией. Никсон даже восхищался харизмой и самостоятельностью Де Голля, когда тот говорил, что участие Франции в НАТО будет означать в случае военных действий ведение не французской, а американской войны. Впрочем, и с остальными французскими президентами американцам было не легче. И в то же время, как выяснилось во время саммита G7 в Таормине, единственным человеком, который признал за Трампом способность слушать, был Макрон. Что именно слышит или не слышит американский президент, уже не слишком интересует Ангелу Меркель или Дональда Туска — их терпение лопается.

Оттепель или разрядка?

Европе, где теперь немецкая канцлерин разделяет лидерство с французским президентом, нужен договороспособный Трамп. Европе, которой требуется сохранение институционального единства и каркаса фундаментальных ценностей, нужен спокойный и не раздраженный Путин. Разговаривать с Путиным европейские лидеры разучились, с Трампом — еще не научились. И очень надеются на Макрона, чей дипломатический дебют все значимые французские медиа называют «безошибочным».

Degel по-французски, как и Detente, — это снятие некоторого напряжения. Но первое скорее оттепель, второе — разрядка. Второго достичь невозможно — на это нет воли, особенно в ситуации, когда санкции-контрсанкции стали рутиной и рамкой для отношений. Первое состояние тоже труднодостижимо, но российский президент действительно, пусть и на словах, принимал позицию Макрона, возможным стал даже разговор о преследованиях геев в Чечне. Кто еще из западных лидеров может поднять этот вопрос — не Трамп же.

Получается, что и главе российского государства — после симптоматичных встреч Лавров — Могерини, Путин — Меркель, Макрон — Путин — нужна некоторая передышка в тяжелых отношениях с Европой. Тем более что расколоть ее не удалось, контрпопулистское движение оказалось не менее значимым (пока), чем популистское, европейские ценности работают, Ле Пен зря посещала Кремль, а российская пропаганда, кстати, враз помягчевшая к Макрону, напрасно выставляла его ставленником мирового капитала.

Путин в ходе пресс-конференции сделал четкий акцент на экономической составляющей, поменяв доктрину «Фиг им!» (именно так он высказался в октябре 2016 года на саммите БРИКС по поводу возможной отмены контрсанкций) на ультралиберальные слова о снятии ограничений в мировой торговле, в том числе западных санкций в отношении России. С Китаем не очень получается — он не понятен. А Европа остается основным торговым партнером даже с учетом режима санкций. И россияне предпочитают, говоря языком экономической статистики, импортировать услуги по разделу «поездки» именно из Европы. Товарооборот с Францией снижался с 2011 года и рухнул после 2014-го. Наверное, есть интерес в восстановлении экономических отношений, пусть и без сыра…

Все это не снимает ни одной проблемы и не страхует от приступов агрессивности по отношению к Западу в целом и к Европе в частности. Но Россия обнаруживает готовность, пусть и, возможно, временную, в отсутствие внешнеполитической стратегии хотя бы скорректировать тактику и снять несколько постов охраны со своей осажденной крепости.

Скорее всего, не будет ни Degel, ни Rapprochement, явления, которое описывается французским словом, перешедшим в дипломатический английский и означающим сближение. А будет, скорее всего, пауза до следующего эксцесса. Но смысл паузы — сделать все, чтобы можно было этих эксцессов избежать. Европе есть чем занять эту паузу.