Как дефицит времени диктует ход модернизации

Идеологию обычно понимают как нечто артикулированное и прямо высказываемое. Что не совсем верно, а часто неверно вообще. В жизни бывают важнее именно невысказанные и даже необсуждаемые идеи, которые сознание принимает в качестве особого рода скрытой аксиоматики, работающей в «теневом», фоновом режиме. Предыдущая статья нашего «идеологического» цикла заканчивалась вопросом о резерве времени, отпущенном стране на модернизацию. Сейчас в отношении временных характеристик процесса особенно много успокаивающих, расслабляющих «очевидностей», тянущихся из ушедшего прошлого — из другой истории. Хуже того, проблему дефицита времени, ранее хотя бы ставившуюся, сейчас старательно обходят, выдвигая «стратегические» конструкции, в которых этой проблемы нет и не будет в принципе.

Рывки и обратимость

Характерный пример из последних — статья «ВВП мечты: почему у инноваций в России есть шанс». Текст фиксирует устрашающее отставание страны в технологической сфере, но излучает завидный оптимизм в отношении перспектив ее выдвижения в число лидеров интеллектуального и научно-технического прогресса.

Довод «от истории» выглядит примерно так: мы и раньше практически всегда стартовали в технологических прорывах с отстающих позиций, однако гений и подъем неизменно позволяли стране «догнать и перегнать» кого угодно и как угодно.

Явная открытая идеология этих сентенций понятна и проста: мобилизационные рывки — наша специфика и чуть ли не национальная идея, этого не надо стесняться, наоборот, надо использовать. Вот они, наконец, «скрепы» в действии — национальная традиция, культурный код и цивилизационная идентичность на службе всепобеждающих инноваций.

Что же до неявной историософии более высокого уровня, то она здесь такова: история прогресса осталась прежней, ее траектории и графики неизменны, то, что было возможно вчера, возможно сегодня и будет возможно впредь. Поэтому никто и ничто не мешает нам периодически расслабляться и получать удовольствие в ожидании своего рода технологического оргазма от нового уклада — очередной «чрезвычайной концентрации и мобилизации», которая позволит нам «доминировать».

Эта историософская эротика восходит к древнейшим архетипам российского самосознания и мифологического бессознательного, а именно к «архетипу Печи и Залегания». Не совсем образ Емели: там лежание на печи и вовсе оборачивается чудом, не требующим от субъекта истории другой мобилизации кроме рыбалки и выдумывания все более экзотических желаний. Но это в чистом виде Илья Муромец — пример особого рода атрофического атлетизма. Надо было лежать на печи тридцать лет и три года, чтобы потом исключительно по причине внешней угрозы припасть к родной земле, напитаться от нее неимоверной силой и вдруг двинуться разить врагов «улицами и переулками».

В более общем и современном виде этот стереотип выглядит так: история отставаний в принципе обратима, так было и так будет. Что вовсе не очевидно.

Провалы и необратимость

Есть прямо противоположная точка зрения, исходящая из того, что мы входим в зону, в которой отставания могут становиться — и уже становятся! — необратимыми. Уже много лет анекдоту, в котором японцы на вопрос, на сколько лет Россия отстала от Японии в микроэлектронике, ответили: «Навсегда».

Это не повод для острословия, а системная проблема, требующая анализа. Согласно более сложной версии, мир прямо сейчас делится на тех, кто успевает войти в поток ускоренных изменений, и на тех, кто уже никогда в него не войдет. Это просто совсем другая история. Меняется не просто мир — меняется сама логика и конфигурация изменений. Зоны принятия решений и точки невозврата — вопрос времени, которого уже нет. Не исключено, что мы уже в полосе необратимости.

Причин такого рода «трансформации прогресса» много, и почти все они в целом достаточно понятны.

Проблема не в том, что отставания сменяются прорывами, а в том, что движение через надрывные мобилизации и сверхконцентрации неизбежно ведут к новым провалам и отставаниям. Сейчас, в условиях резко ускоряющегося времени (спросите Грефа), это становится все более очевидным, если не вопиющим.

Современные науки и технологии требуют концентрации гигантских ресурсов — финансовых, институциональных и организационных, информационных, технологических, не говоря об интеллектуальных. Серьезные открытия давно не делаются на коленке, в кабинете или гараже. Современная наука — крайне дорогое удовольствие и сложнейший институт. В этих условиях лидеры по определению идут вперед быстрее догоняющих. Чтобы преодолеть отставания, ставшие фатальными, не хватит никакой, даже самой неимоверной концентрации и мобилизации: в современном мире такого просто не бывает. Даже в России. Или тем более в России.

Мир становится открытым, а границы — прозрачными. Это усиливает концентрацию мозгов, которые притягиваются не только деньгами, с которыми трудно и почти невозможно конкурировать, но и сосредоточением эвристической среды в избранных точках роста. В эту общую сеть можно войти как локальный участок в почти глобальной системе разделения инновационно-модернизационного «труда», но для этого нужна идеология рациональной интеграции в мир, а не нарциссического противопоставления себя всему остальному пропащему человечеству, исключая сирийцев и саудитов. А для проявления амбиций сверхдержавы тут нужны хотя бы отдаленные претензии на то, что когда-то было в СССР и Германии и называлось «полным научным комплексом».

И наконец, роль идеологической среды и морально-политического климата для элементарного присутствия, удержания интеллектуального ресурса. Слова про «реэкспорт мозгов» звучат красиво, но неубедительно. Думать о том, что специалисты и интеллектуалы покидают страну только в погоне за деньгами, лабораториями и оборудованием, утешительно, но безответственно и даже не наивно. Это не значит, что в политическом климате изменить ничего в принципе нельзя, но пока реалии лишь еще более усугубляют проблему дефицита времени: вопрос на уровне стратегий, а тем более принятия решений даже не ставится. Мракобесие и оккультизм, «Матильда» и Серебренников, ползучая реабилитация Сталина и Грозного как его исторического «псевдонима» — все это не самый сильный магнит для возвращения в страну ее интеллектуального и делового потенциала.

Все не для человека

Отдельный вопрос — возможности обходных маневров и «туннельных эффектов», якобы позволяющих не только догнать, но и обойти лидеров.

В статье про «инновационные мечты» этот мотив тоже звучит успокаивающе: «И сейчас тоже вопрос не в том, кто первым разработает эффективный искусственный интеллект, а в том, кто первым научится управлять обществом с его помощью. Технологическая революция всегда меняет модели государственного и глобального управления».

Проблема даже не в том, что искусственный интеллект теперь вряд ли получится позаимствовать, хитро сэкономив на ресурсах, как когда-то элементы атомной бомбы. И дело даже не в успешной утилизации изобретений в системе «государственного и глобального управления» (типичный административно-управленческий подход). Для прорывов нашего времени идеология, политика и сама культура должны быть человекоразмерными и человекоориентированными. Революция Билла Гейтса была не в том, что он что-то изобрел в железе и даже в софте, и уж тем более не в постановке инноваций на службу государству. Человек «всего лишь» придумал сделать компьютер бытовым прибором для индивидуального пользователя.

Но для этого в самой базовой идеологии, в ценностной и нравственной аксиоматике должно быть заложено совершенно иное, в принципе отличное от нашего отношение к человеку. Пока же у нас даже самые модернизированные эксперты не выводят инновации дальше организации конвейера и госуправления. И это тоже традиция: трудно вспомнить, чтобы именно Россия ввела в оборот что-либо резко инновационное, что было бы ориентированно на человека, на развитие его личностного потенциала и просто на комфорт, а не на супериндустрию или мегамашины убийства.

Это и есть базисная глубинная идеология, перестроение которой требует гигантской работы сознания и политической воли, причем не вдруг прозревшего лидера, а всей наиболее продвинутой и активной части общества. Проблема в том, что часы истории неумолимо отсчитывают время, которого уже практически не осталось, а страна медленно, но верно разворачивается в обратную сторону. От архетипов «Емели» и «Муромца» мы переходим в архетип «Старухи», решившей прыгнуть из корыта во Владычицы Морские.