Почему идут «войны памяти» между Россией и Европой

«Мы не забудем и будем нести ответственность, которую возложила на нас наша история», — обратился 1 сентября 2019 года президент Германии Франк-Вальтер Штайнмайер к участникам мемориальных мероприятий по случаю 80-летия начала Второй мировой войны. Церемония проходила в польском городке Велюнь, который нацистские люфтваффе подвергли бомбардировке утром первого дня войны. Тогда погибли более тысячи местных жителей.

Десятью годами ранее, когда отмечалось 70-летие начала войны, в подобной церемонии на севере Польши принимал участие и Владимир Путин, тогда в ранге премьер-министра России. На сей раз польские организаторы не пригласили его, что было воспринято в Москве как очередной дипломатический афронт и, несомненно, им и было. Использование истории в интересах текущей политики — дело хорошо известное. Иной вопрос, что тогдашнее присутствие и нынешнее отсутствие Путина в Польше точно отображает двойственность роли СССР, чьим правопреемником является Россия, в истории Второй мировой войны.

С 23 августа 1939-го до 22 июня 1941 года СССР — государство-агрессор, аннексировавшее значительные территории на востоке Европы, от Бессарабии до Карельского перешейка, фактический (ситуативный, назовем это так) союзник нацистской Германии. С 22 июня 1941-го по 2 сентября 1945 года он государство — жертва нападения агрессора, грубо нарушившего заключенный договор, ведущий член антигитлеровской коалиции, который внес решающий вклад в разгром нацистского рейха и позднее оказал союзникам помощь в войне с Японией.

Польша — одно из немногих государств, по отношению к которым сталинский СССР выступил в обеих этих ролях, поэтому и актуальные интерпретации прошлого тут возможны двоякие. В 2009-м, когда отношения России с Польшей и Западом в целом были уже непростыми, но еще корректными, Путина пригласили. В 2019-м, когда между Кремлем и западным миром идет война, которую одни называют гибридной, другие — новой холодной, его не позвали.

Обеление ошибок

В России двойное наследие Второй мировой осмысляется еще более нервно и в такой же зависимости от текущей политической конъюнктуры, но с гораздо бóльшими перехлестами. Трудно представить себе, чтобы член нынешнего французского или британского правительства публично хвалил сомнительную и с правовой, и с моральной точки зрения страницу дипломатической истории своей страны, допустим Мюнхенский договор 1938 года с Гитлером. Однако российский министр культуры Владимир Мединский в своей недавней статье назвал пакт Молотова — Риббентропа, предшествовавший нападению Германии и СССР на Польшу, советским «дипломатическим триумфом» и «вынужденной, хотя и легитимной, сделкой с несомненным врагом».

Более того, Мединский с некоторым простодушием поставил пакт 1939 года на одну доску с решениями Ялтинской конференции «Большой тройки» 1945 года: «Ялта — это, по сути, тот же пакт о ненападении, только глобального масштаба». Здесь склонность к жонглированию фактами или недостаточное их знание привело к интересным последствиям. Дело в том, что в итоговых документах Ялтинской конференции значилось: «Установление порядка в Европе и переустройство национально-экономической жизни должно быть достигнуто таким путем, который позволит освобожденным народам уничтожить последние следы нацизма и фашизма и создать демократические учреждения по их собственному выбору». Но после разгрома нацистской Германии большинству освобожденных народов Центральной и Восточной Европы не было позволено «создать демократические учреждения по их собственному выбору»: в течение трех-четырех лет им была навязана монополия Коммунистической партии на власть по советскому образцу. Таким образом, с ялтинскими соглашениями СССР поступил так же, как Гитлер с соглашениями московскими, — прямо их нарушил. Видимо, иногда лучше не заходить слишком далеко в исторических сопоставлениях.

Мединский по крайней мере называет нацистскую Германию несомненным врагом СССР. Другие комментаторы видят иного врага. Начальник научного отдела Российского военно-исторического общества Юрий Никифоров считает: «С точки зрения идеального для Британии сценария это должна была быть драка между СССР и Германией за право обладать кусками приносимой на заклание Польши, которая как раз и приносилась Лондоном в жертву ради стравливания Сталина и Гитлера». Не очень понятно в таком случае, чего ради Британии было вступать из-за Польши в мировую войну, но фактами легко пожертвовать во имя красивой концепции. Еще красивее она у колумниста газеты «Взгляд» Владимира Можегова, который напрямую защищает политику Гитлера цитатами из Сталина, в том числе времен их союза 1939–1941 годов, а в итоге провозглашает: «В большой европейской войне были заинтересованы не только и не столько германские, сколько прежде всего английские и американские высшие политические и финансовые круги, опасающиеся роста могущества Германии и России».

Иными словами, союз Сталина с Гитлером можно не только оправдать как вынужденную необходимость, но и прямо поддержать, если это укладывается в политически актуальную концепцию противостояния России либеральному Западу. Такой ревизионизм ничем, кроме идеологического знака, не отличается от того, в чем Россия устами своих официальных лиц обвиняет «некоторые европейские страны» (обычно этот эвфемизм относится к государствам Центральной и Восточной Европы). Вот, например, что говорит глава МИДа Сергей Лавров: «Иммунитет от нацистского вируса в некоторых странах существенно ослаб. Сегодня мы свидетели нечистоплотных попыток фальсифицировать историю, очернить воинов-освободителей, выдумать способы обеления нацистов и их прихвостней». Относится ли это и к тем, кто выдумывает новые способы обеления Сталина в тот период, когда он выступал в роли «нацистского прихвостня»?

Бескомпромиссная история

На самом деле идеологизация истории всегда ведет к появлению вопросов, рационального ответа на которые нет. История как наука может избежать этого, поскольку в идеале стремится опираться на доказанные факты и документальные источники, имеет свой научный инструментарий и систему отделения фактов от интерпретаций и домыслов. Увы, и такая история не существует в башне из слоновой кости и неизбежно подвергается воздействию актуальных общественно-политических факторов. История же публичная, популярная, та, которой питается массовое общественное сознание, и вовсе состоит в основном из интерпретаций, чьи отношения с фактами порой весьма запутанны. Для массового сознания история всегда миф, поскольку это сознание плохо постигает нюансы, но хорошо реагирует на захватывающие цельные сюжеты. Но миф не ложь, а форма повествования.

В конечном итоге популярная история — это всегда плод компромисса, негласной договоренности о том, чтó обществу сейчас следует думать о тех или иных событиях прошлого. Эта договоренность складывается постепенно, под воздействием как истории-науки, так и актуальной политики. Относительно Второй мировой войны такого компромисса нет, по крайней мере в России и восточной части Европы. После того как перестал существовать советский блок, рухнул и прежний миф, в котором фигурировали зверства нацистов и советские воины-освободители, но не было ни московского пакта, ни чисток и депортаций 1939–1941 годов на занятых СССР в соответствии с этим пактом территориях, ни Катыни, ни масштабного соучастия восточноевропейских коллаборантов в нацистских преступлениях, в том числе в холокосте.

Новые исторические мифы Россия и ее соседи творят каждый для себя сам. А поскольку политические векторы России и Европы расходятся все дальше, компромисса по поводу истории не предвидится, и чем дольше будет сохраняться такое положение, тем сложнее будет его исправить. В отношении Второй мировой войны ситуация выглядит особенно парадоксальной, поскольку с точки зрения истории-науки речь идет об одном из наиболее хорошо изученных периодов истории человечества. Мы знаем о Второй мировой если не все, то очень многое, но каждый год убеждаемся, что не знаем о ней почти ничего. В этом смысле впору позавидовать потомкам тогдашних побежденных, знающих, по словам их президента, какую ответственность возложила на них история.