От рынка к хозяйству: как российская экономика перестает быть таковой
Рассуждения об улучшении инвестиционного климата в России становятся все интенсивнее, а шансов, что этот климат будет хоть чем-то лучше вечной мерзлоты, — все меньше. Количество уголовных дел против предпринимателей растет; число закрывающихся компаний превышает число открывшихся; прямые иностранные инвестиции сократились с 2013 года почти в восемь раз, упав до смехотворных $8,8 млрд в 2018-м. На этом фоне отмечается стремительная консолидация активов в руках государства: с начала 2000-х годов доля банков с преимущественным госучастием выросла с 34 до 66%, а доля госкомпаний в добыче нефти — с 13 более чем до 50%.
Не те, кем кажутся
Большинство экспертов, как мне кажется, относятся к российскому государственному сектору как к некоему аналогу западных компаний, которыми владеет то или иное правительство. Таковых в странах ЕС, например, можно насчитать десятки — это железнодорожные гиганты Deutsche Bahn, SNCF и Ferrovie dello Stato Italiane, энергетические компании от Electricité de France до Gasunie, крупнейшая корпорация в сфере ядерной энергии Framatom, банки от KfW Bank и ABN AMRO до Cassa Depositi e Prestiti; под контролем нескольких европейских правительств находится EADS, производящий в том числе самолеты семейства Airbus, а Германия, Франция и Италия контролируют блокирующие пакеты акций своих основных операторов мобильной связи. Однако все это не мешает упомянутым корпорациям быть вполне эффективными: например, выручка на одного занятого в Deutsche Bahn в 2018 году более чем в пять раз превышает аналогичный показатель РЖД.
Казалось бы, и российские «национальные чемпионы» могут быть успешными. Но проблема в том, что если в Европе государственные компании работают на конкурентном рынке, продавая товары и услуги частному сектору или гражданам, то в России они все больше ориентируются на другие госкомпании. В 2018 году бюджетные закупки, подпадавшие под действие закона № 44-ФЗ, осуществлялись государством у государственных же компаний на 51% в сфере здравоохранения, на 65% — в услугах, связанных с научной и инженерно-технической деятельностью, и на 77% — в финансовом секторе. 72% выручки «Ростеха» с его 443 тыс. занятых обеспечивается госзаказом или экспортом по линии «Росвооружения». Кроме того, в последние годы в стране возникла большая группа компаний, которые формально являются частными, но не могут существовать без бюджетных заказов (вспомним рейтинги «королей госзаказа» от Forbes); вокруг госкорпораций сложились пулы подрядчиков и посредников, практически исключающие конкурентную борьбу. Около 95% закупок бюджетных организаций и более 90% поставок для госкомпаний осуществляется без конкурсов и других конкурентных процедур. Налоговые льготы, субвенции, государственно-частное партнерство — все эти инструменты скорее искореняют конкуренцию, чем помогают компаниям, по тем или иным причинам находящимся в сложной ситуации.
Восстановление хозяйства
Огосударствление далеко не всегда ведет к подрыву рыночных механизмов; фактический переход под контроль государства ряда банков и финансовых компаний в США в ходе кризиса 2008–2009 годов не имел подобных последствий. В Европе государственный сектор как субъект хозяйствования вызывает куда меньше критики, чем государство как регулятор, удерживающее крайне высокие налоги и социальные платежи. В России, на мой взгляд, все складывается иначе по двум причинам.
С одной стороны, государство осознанно противопоставляет себя бизнесу и людям, усиливая регуляторную функцию, повышая налоги и считая, что оно лучше выберет приоритетные направления развития. Однако, по мере того как этот процесс обретает все большие масштабы, оказывается, что экономический результат вторичен, куда важнее достижение политических или пропагандистских результатов. По сути, сегодня под маской формально рыночных институтов идет активное восстановление плановой экономики, хотя по многим показателям результативности она и не дотягивает до советской.
С другой стороны, система взаимодействия между бюджетом/госкорпорациями и формально коммерческими организациями, бенефициарами которых выступают чиновники или близкие к ним предприниматели, открывает широкие возможности неформального перераспределения средств в интересах правящей элиты. Коррупционные преступления выявляются ежедневно даже при отсутствии масштабной борьбы с коррупцией, а связки между чиновничеством и бизнесом давно никого не удивляют (можно вспомнить хотя бы аграрные активы семьи экс-министра сельского хозяйства Александра Ткачева).
На мой взгляд, в последние годы в России оформилось движение в сторону экономики, которая исключает бизнес, понимаемый как участие в конкурентной борьбе с непредсказуемым результатом, и основывается на сложной системе формальных и неформальных договорных отношений.
В английском языке термины business и economy имеют предельно расширительное значение, и к ним можно отнести любую хозяйственную деятельность. Однако и в русском, и, например, в немецком существуют довольно четкие смысловые различия между «экономикой» и «хозяйством», Ökonomie и Wirtschaft. Тут нельзя назвать «экономикой», или Ökonomie, натуральное хозяйство, например, как, строго говоря, и контролируемое обществом «народное хозяйство», или Volkswirtschaft. И мне кажется, что применение к российским реалиям понятия «экономика» становится сегодня все более условным. На наших глазах экономика и бизнес исчезают как системные явления, заменяясь хозяйством — процессом производства и распределения благ, основанным на материальной заинтересованности хозяйствующих субъектов, но не на законах рынка. Подзабытый с советских времен термин «народное хозяйство» во все большей мере применим к России, где настоящий бизнес чувствует себя все менее уютно.
Освоение издержек
Какие долгосрочные последствия может иметь трансформация экономики в хозяйство для России и россиян?
Во-первых, это смещение акцента с результата на процесс, завышение сметной стоимости любых предпринимаемых с одобрения власти проектов, несоотнесенность издержек и конечного экономического эффекта, появление массы бессмысленных с точки зрения интересов населения проектов, обеспечивающих успешное «освоение» ресурсов. Процессы эти в последние годы нарастают лавинообразно.
Во-вторых, это тотальное смещение основного внимания с потребителей, что в целом свойственно рыночной экономике, на производителей, как это принято в плановой. Ради этого усиливаются меры таможенной защиты, дается карт-бланш монополистам, повышаются тарифы, устанавливаются стандарты, позволяющие понижать качество товаров и услуг.
В-третьих, это трактовка успешности государства не по объему предоставляемых гражданам общественных благ, а исключительно на основании его способности концентрировать необходимые власти ресурсы. Именно поэтому повышение налогов и пенсионного возраста, равно как и «оптимизация» здравоохранения и образования, становится характерной чертой нашего общества, и поворота вспять ждать не стоит.
И наконец, это полное пренебрежение к побочному эффекту «хозяйственной» деятельности государства и государевых людей: экстерналии в наши дни интересуют властей предержащих даже в меньшей мере, чем в советское время. Лесные пожары в Сибири или разливы нефти на нефтепроводах — лишь одни из немногих тому подтверждений.
