Культура риска: почему у предпринимателя нельзя отнимать право на ошибку

Вся современная экономическая жизнь представляет собой цепь решений, принимаемых потребителями и бизнесменами в условиях, которые не являются полностью просчитываемыми. Экономический рост сам по себе выступает продуктом риска: предприниматели вкладывают средства, не имея гарантий сбыта своей продукции; игроки на фондовом рынке рассчитывают как на отчетность компаний, так и на настроение других инвесторов; создатели новых технологий могут лишь очень приблизительно оценить их будущую популярность у пользователей.

Разумеется, такая ситуация может казаться ненормальной и требующей вмешательства, которое способно принять две основные формы. Первая, предложенная социалистами, сводится к введению плановой экономики, которая в идеале исключала бы риски, «рационализируя» экономические процессы, но итоги такого эксперимента показали, что там, где не ценится риск, заканчивается и экономика, превращаясь в «народное хозяйство». Вторая, достаточно успешно реализованная в развитых странах, основана на создании инструментов демпфирования негативных аспектов рискованных решений и минимизации если не убытков, которые несут сами рискующие, то их разрушительных последствий для экономики.

Инфраструктура риска

Если посмотреть на экономическую историю последних ста лет, нельзя не заметить, как далеко продвинулись развитые страны в борьбе с самыми опасными следствиями рискованных решений. Прежде всего они сформировали прочную банковскую систему, которая стала критически важной для диверсификации и хеджирования рисков через сложную систему финансовых инструментов; в дополнение к ней были выстроены механизмы рефинансирования кредитных институтов в случае необходимости. Фондовый рынок превратился из арены деятельности горстки спекулянтов в гигантскую конструкцию, притягивающую средства, которыми инвесторы считают возможным рискнуть и обесценение которых не будет чревато для экономики катастрофой. Параллельно возникли инструменты венчурного финансирования особо рискованных проектов.

Иначе говоря, сформировалась система, которая распределяет риски относительно равномерно, тем самым сохраняя аппетит к ним у инвесторов. Результаты налицо: в 1929 году кризис на фондовом рынке (за 15 месяцев Dow Jones рухнул на 55%) спровоцировал падение ВВП США на 26%, но в 1974 году при сопоставимом снижении фондового рынка (на 46% за 19 месяцев) реальная экономика сократилась только на 0,5%, а при снижении котировок акций в 2000–2002 годах и 2007–2009 годах на 38 и 53% американский ВВП в 2001 году вырос на 1,0%, а в 2009-м упал на 2,8%.

Кроме того, государство выстроило систему, в которой серьезные ошибки не становятся для предпринимателей и граждан фатальными. Банкротства в наше время далеко не всегда означают, что бизнес окончен и пора прыгать из окна. Многие компании годами работают в убыток, развивая новые рыночные модели, как это делал во второй половине 1990-х годов Amazon.com, и этого тоже не может происходить там, где надлежащей «инфраструктуры риска» не существует.

Ограниченный вход

Однако в строительстве такой инфраструктуры государство может зайти слишком далеко. Особенно это характерно для европейских стран. Французский президент Эмманюэль Макрон недавно даже посетовал, что во Франции в последние десятилетия было «одинаково трудно и разориться, и преуспеть».

Современная Россия в отношении к риску идет скорее европейским путем, хотя и со своей немалой спецификой. Российское государство, в идеале обязанное минимизировать негативные следствия рискованных шагов, само становится основным источником риска. Причина этого понятна — даже если принять за данность, что чиновниками движут не коррупционные мотивы, а стремление обеспечить благо для общества, «административное» понимание этого блага несопоставимо с современной культурой риска просто потому, что оно направлено на его превентивное ограничение, а не на минимизацию возможных последствий. Поэтому государство создает массу инспекций и служб, выпускает сотни инструкций и регламентов, вводит бесконечные стандарты и нормы, что само по себе обходится экономике намного дороже, чем те ошибки и эксцессы, которые могли стать следствием отсутствия такого регулирования.

Естественным продолжением такого подхода становятся уголовные преследования тех, кто эти инструкции нарушает. Преследования, которые, замечу, ничего не приносят ни государству, ни тем, кто пострадал от действий тех или иных бизнес-структур. В итоге сегодня в России в тюрьмах и следственных изоляторах находится более 120 тыс. человек, осужденных или обвиняемых по экономическим статьям, против 20 тыс. в Соединенных Штатах. А там, где возникает столь мощный рычаг прессинга, появляется и соблазн воспользоваться им для обеспечения корыстных интересов — отсюда коррупция, чиновничье рейдерство, бесконечный передел собственности. Закрепляется все это постоянными изменениями законодательства — ЦСР подсчитал недавно, что поправки в Налоговый кодекс в России в 2010–2016 годах вносились каждые 14 дней — и стремительно распространяющимся на всех уровнях пресловутым ручным управлением, окончательно вводящим общество в ступор.

Современная экономика становится все более гибкой, более глобализированной, более технологичной и, значит, менее предсказуемой и менее подверженной планированию. Соответственно, и риск присутствует в ней в куда больших масштабах, чем прежде, я бы сказал даже, превращается в «непосредственную производительную силу». Еще в начале 2000-х годов это отметил один из гуру современной глобализации Лестер Туроу. Однако сегодня становится очевидным, что риск риску рознь. Тот, что связан с неверной оценкой объективных событий и трендов, в конечном счете обеспечивает рост общественного богатства, в то время как риск, причиной которого выступает само государство или отдельные его представители, воплощается лишь в перераспределении, но отнюдь не в умножении богатств. Именно с этим и столкнулись многие европейские страны в конце ХХ — начале XXI века, когда стали ощущать последствия явно излишнего государственного регулирования своих экономик.

Сегодня, если власти той или иной страны желают запустить механизм устойчивого экономического роста, они должны пересмотреть свое отношение к самой идее риска. Страх чиновников обусловлен ожиданием, что в конечном счете все издержки рискованных решений будут переложены на государство. Однако давно пора понять, что избегать этого следует не искусственным ограничением риска на входе, а созданием независимой от государства системы поглощения негативных последствий рискованных решений на выходе. Не государство должно ограничивать предпринимателя в действиях, а судебная система должна стоять на страже интересов его самого и его кредиторов в случае, если «что-то пойдет не так». Не государство должно вводить драконовские правила пожарной безопасности и потом сажать за их нарушения, а страховые компании должны выплачивать миллионы долларов жертвам несчастных случаев, по возможности взыскивая их с сохранившегося бизнеса. Основная проблема современной России состоит в недостатке не инвестиционного капитала, а инвестиционных инициатив. Они, в свою очередь, пропорциональны готовности людей брать на себя риски и способности государства выстраивать архитектуру их наиболее равномерного распределения.

Россия, как и Европа, отнюдь не является естественным оппонентом такого курса. Наша страна на протяжении столетий порождала не то что рискованных, а скорее даже отчаянных людей, и готовность к смелым экспериментам у россиян никуда не делась. Проблема, однако, в том, что государство осознанно и последовательно закрывает для рисковых людей экономическую сферу, всем своим поведением показывая, что собственный бизнес — это удел избранных, принадлежащих к «высшему кругу» и умеющих приспосабливаться к постоянно меняющимся предпочтениям власти. Результат этого налицо: те, кто чувствует в себе силу конкурировать на глобальном уровне, уезжают в дальнее зарубежье и создают технологические стартапы; те, кто вполне мог бы вести успешный малый или средний бизнес, но лишен такой возможности, отправляются в ближнее в качестве солдат удачи. И​ те и другие могли работать на благо России, если бы страна признала современную культуру риска. Однако последняя несовместима с целями нынешней элиты, и это понимают и те, кто уезжает, и те, кто остается.