Андрей Звягинцев – РБК: «Я мечтал, чтобы зритель открыл свой ум»

Режиссер Андрей Звягинцев (Фото: AP)

– Здравствуйте, Андрей. В первую очередь, хочу поздравить вас с этой ошеломительной победой на «Золотом Глобусе» и номинацией на «Оскар» и все те фестивали и награды, которые были за последние полгода.

– ​Спасибо.

– Расскажите, как американцы и европейцы приняли фильм?

– Мягко говоря, слишком хорошо складывается судьба фильма и в Европе, и в Америке. Во всяком случае, я могу опираться на то, о чем свидетельствуют рейтинги публикаций о фильме в Америке. Какая-то единодушно позитивная встреча картины в американской прессе. Что касается аудитории, а о широкой аудитории мне трудно судить, потому что те зрители, которых я встретил, пока довольно специфичны: это завсегдатаи фестивального движения и представители прессы и индустрии кино. Первый показ в Америке – это были профессионалы, что называется высокий уровень профессионалов. Фестиваль Теллурайд в Колорадо, который уже много лет держит марку одного их самых высоких экспертных сообществ американской киносреды. Том Ладди, глава этого фестиваля, пригласил «Левиафан». И все те мнения, которые я слышал от людей в зале, были очень позитивными.

– Вы для себя чем объясняете этот успех?

– Мне кажется, эта история абсолютно универсальна, она понятна любому человеку в любой точке мира. Всякий, кто может открыть сердце и сопереживать тем персонажам, не пожалеет о том, что увидел этот фильм.

– А ведь фильм рождался очень долго – семь лет...

– Весна 2008 года, я помню. В течение года мы ходили вокруг да около происшествия, случившегося незадолго до того в Соединенных Штатах. В результате спустя какое-то время эта история проросла где-то внутри и превратилась совершенно в другой плод. Дело в том, что мы не пересказываем историю, которая случилась в Америке. Уверен, что каждый здравомыслящий человек, кто познакомится с историей Химейра [Марвин Джон Химейр выступил прототипом главного героя] и потом посмотрит внимательно фильм, скажет, что совершенно ясно, что от истории, случившейся в Америке, не осталось и следа. Это не какой-то грубый экспорт или перенос с одной почвы на другую, не спекуляция на теме, а детальное вживление в социальный контекст, в фактуру нашей действительности. Это узнаваемая, знакомая до боли история из российской действительности, просто ее семя, которое называется Марвин Джон Химейр, упало в землю и там растворилось полностью и целиком, а на его месте выросло совершенно другое дерево. Абсолютно самостоятельное авторское высказывание, инициированное случаем, произошедшем  в далеком штате Колорадо.

– Говорят, что художники всегда воплощают жизненные переживания, которые близки им самим. Какие ваши личные переживания отражены в этом фильме?

– Это не какой-то мой конкретный частный случай. Это скорее общее состояние духовной среды нашего общества.

– Какую струну в вас это задело?

– Многое из того, что вокруг нас происходит, волнует меня и беспокоит. Это опыт последних нескольких лет. В 2008 году эта идея нашла отклик, и очень захотелось об этом что-то рассказать, а дальше на протяжении нескольких лет собирался какой-то материал. Из наблюдений, созерцания, из тревог, из переживаний в духе «За державу обидно».

– Вы собрали все, что хотели?

– Того, что собрали, вполне достаточно. Больше собрать было нельзя.

– Вы довольны конечным продуктом?

– Я удовлетворен результатом, потому что мы все сделали, что хотели, и, в общем, практически везде дотянули до эталонной меры того замысла, о котором грезилось.

– 5 февраля премьера «Левиафана». Чего вы ждете от российского зрителя, как он может принять? У вас есть какие-то ожидания?

– Я уже вижу, как российский зритель реагирует. Я думаю, что это будет примерно в тех же пропорциях, но зато у фильма появится шанс продемонстрировать себя в полную силу. Полной силой я называю большой экран: совершенно другое качество звука, изображения и так далее. Большой экран – это тебе не пиратская скомпрессированная копия на крошечном мониторе.

– «Левиафан» выходит в очень непростое время. Обострение отношений с США, с Европой, санкции, внутренние проблемы обостряются. Как вы считаете, в нужное время мир увидел «Левиафан»?

– Время никто не выбирал. Замысел появился семь лет назад, более года назад снимался фильм. События, которые сейчас разворачиваются на наших глазах, кто бы мог предположить, что это будет. Кому могло в страшном сне привидеться, что мы в такой конфронтации, в такой изоляционистской парадигме будем существовать со всем миром. Судьба сложилась так, что фильм вышел именно сейчас.

– Как вы считаете, для фильма это нужное время?

– Я думаю, фильм прозвучал бы в любом случае и в любое время. Главное, чтобы он был полезен. И я надеюсь, что он целителен. Хоть и горек.

– Как вы думаете, когда киноакадемики «Оскара» будут рассматривать ваш фильм, будет в принятии решения какой-то политический момент?

– Я этого не знаю. Какой смысл мне об этом думать: там их более 6 тысяч человек. Что значат мои предположения об этом? Да ничего. Пустые слова. Пусть они сами решат и сделают свой выбор, а уж из каких соображений, это неважно.

– Картина вызвала большой резонанс. В Каннах фильм показали еще в мае. Почему именно сейчас идет такая ожесточенная дискуссия вокруг фильма?

– Очень острый фильм. Он затрагивает многие болезненные точки нашего бытия. Конечно, это вызывает реакцию. Как соль на рану. Одно дело читать в рецензиях, о чем фильм, другое – увидеть картину. Мне кажется, в этом все дело. Хотя, тут на днях мне сбросил Доренко sms, – он задал в эфире вопрос и предложил радиослушателям проголосовать. Вопрос такой: «Вы не видели «Левиафан», но вы считаете его антироссийским?» 48% сказали да, соответственно, другие 52% сказали нет. То есть есть надежда, что здравый смысл пока еще не выветрился из голов моих соотечественников.

– Чем тогда вызвано такое решение?

– Собака воет, ветер носит. Что-то кто-то сказал, что это надо не любить. Мой призыв к зрителям: посмотрите фильм сами. Просто придите в кинозал и составьте свое собственное суждение. Мы и так живем во многом суждениями других, самим себе отказываем в невероятной возможности проживать собственную жизнь, а не жизнь под дудку чью-то. Не слушайте никого, верьте только своим глазам. Придите в зал и сами сделайте вывод: фильм антироссийский или нет.

– По поводу ожиданий. Летом 2013 года был питчинг. Вы отстояли свою картину, получили финансирование. После это довольно странно звучат реплики министра культуры Мединского об «экзистенциальной безнадеге». Как это понять?

– Слава богу, не чиновники принимают решения, а экспертный совет. Они понимали, что они поддерживали. Я говорю о людях творческих, об экспертах из киноиндустрии, которые знают, что почем. Не забывайте, Мединский – человек, в конце концов, и это его частное мнение, он защищает свою позицию. У него есть полное право не любить картину. Пока она ему не нравится, это хорошо. Но как только он говорит о вопросах финансирования своей отрасли, тут мы вступаем на поле серьезной полемики. Если мы живем в общем культурном пространстве и если мы свободны, тогда как чиновник, министр должен делать все для того, чтобы голос каждого талантливого автора был услышан. Это ведь как лакмусовая бумажка для власти – реакция художника на происходящее. На самом-то деле он ведь маркирует реальность. Чтобы люди, дискутируя, вынося свою реакцию на общественное обсуждение, осознавали происходящее вокруг и как-то пытались менять жизнь. Для этого искусство и существует – оно дарит тебе твой собственный портрет.

– Где граница отношений государства и художника, за которые нельзя переходить, на ваш взгляд?

– Нельзя заявлять, будучи министром культуры, что таким-то и таким-то, а то и поименно, «я денег не дам». Мы все поровну владеем всем тем, что принадлежит этой земле, в том числе правом говорить то, что считаем нужным. Это неотъемлемое право человека. Это гарантирует Конституция – так на секундочку, да? Вот, собственно, и все. Если мы опираемся на этот закон как на основополагающий, если мы исходим из этого, то, как говорит Михаэль Кольхас – тоже один из прототипов фильма «Левиафан» – «правом, дарованным мне природой». И никакой министр здесь не может влезть в мои отношения с миром и с людьми, которые меня окружают.

– Вы упомянули только позицию по финансированию, а вообще, в принципе, взаимоотношения государства и художника?

– Взаимоотношения эти всегда были сложными, потому что художник – он всегда в позиции критикующего. Это его долг, его обязанность – вообще обязанность думающего интеллигентного человека – подсказывать, что что-то идет не так. Прогнило что-то прогнило в Датском королевстве. Так было всегда, и я думаю, это неотъемлемое право, необходимость и обязанность людей, которые занимаются искусством, – кричать SOS.

– Как вы полагаете, после «Левиафана» Минкультуры будет финансировать другие фильмы Андрея Звягинцева?

– Конечно. У меня нет никаких сомнений на этот счет.

– Ну, собственно, сам Мединский говорил, что вы человек талантливый и одаренный, и надеется, что вы еще совместно снимете фильм...

– Он так сказал? Ну, тем более... Если есть желание поддержать – поддерживайте, пожалуйста. Я сейчас к Мединскому обращаюсь.

– Я хотела бы развеять миф, потому что в Интернете говорят, как режиссер Звягинцев на государственные деньги снял «Левиафан» и позволяет себе вот такое про государство...

– Дело даже не в том, значительная это доля финансирования или нет. Ведь это же любимая тема всех, кто в анонимном и безответственном пространстве этой непроницаемой Сети обитают – сказать, скрипя зубами, что «на наши денежки...» и так далее.

– Там-то даже требования звучали, чтобы вы вернули эти деньги. Заплатили неустойку…

– Нет, я про это ничего не знаю, этот вопрос лучше Роднянскому адресовать. По-моему, около 30% бюджета – деньги государственные. Это и Фонд кино, и Минкультуры совокупно, но я не поручусь – я ни в цифры не влезаю, ни в эти отношения – я не знаю, что там и как происходит.

– А американских денег в бюджете не было?

– В бюджете не было и не могло быть никаких американских денег. Вы про Госдеп? Нет, не было. Еще выдумывают, что я где-то там живу в Лос-Анджелесах и Парижах. Пользуясь случаем, развею-ка я этот миф – я в Москве. Всю свою жизнь я провел в России. И у меня нет никакой недвижимости в Лос-Анджелесе, как говорят. Я уже и не знаю, надо ли на это реагировать, но, наверное, надо. Наверное, стоит подсказать людям, чтобы они не завидовали моим пальмам кокосовым на берегах Майами. Нет у меня этого ничего.

– У вас у самого не возникало такой мысли уехать из России?

– Нет, никогда.

– Даже несмотря на то, что кто-то когда-то скажет про ваши фильмы?

– Пусть говорят все, что им взбредет в голову. Какое это имеет отношение ко мне? У меня своя связь с происходящим, с людьми, населяющими мою Родину, с этой культурой, с близкими мне по духу людьми и с моим Отечеством.

– Андрей, фильм попал уже в Сеть, так уж это случилось.

– «Левиафан» попал в сети.

– Он заслужил определенную рекламу, и неплохую. Хотя в одном из интервью вы сказали, что считаете это воровством – смотреть фильмы в Интернете.

– Ну, в определенном смысле отрицать факт воровства не приходится. Все же знают, что такое пиратская копия. Хотя я бы никого не хотел обвинять. Мне только жаль, что люди не увидели фильм в хорошем качестве.

– Очень многие выразили такую позицию: те, кто посмотрел фильм в Сети, готовы сходить в кино или купить билет другу. Они вложат свою лепту в бюджет.

– Вот это, кстати, просто поразительно. Что-то небывалое. Я удивлен всем этим инициативам. Один молодой человек, Слава Смирнов, если не ошибаюсь, создал сайт поддержки фильма. За просмотр люди могут пожертвовать деньги. Решение Роднянского было таким, что все деньги будут переведены в фонд «Подари жизнь» Чулпан Хаматовой. Я слышал и эти призывы – прийти в кассу и  купить билет первому встречному. Это значит, что фильм попал в самое сердце. Я мечтал, чтобы зритель открыл свой ум, освободился от химер, от той чепухи, которую ему вливают в уши, и сам бы посмотрел фильм, открыв при этом все просторы души, сердца, и узнал бы тогда или не узнал той родины, где мы все живем. Я бы даже хотел сказать шире – той юдоли, где приходится жить человеку. Я говорю об универсальности этого замысла и о реакции в Европе, Америке, Испании, Мексике – я видел этих людей своими глазами.

– Но, по сути, такое финансирование – это получается пост-краудфандинг. Как вам элемент такого финансирования проектов?

– Я недавно высказывался насчет краудфандинга, который затеял для своего проекта фестиваль «Артдокфест» Виталий Манский. Мне показалось это каким-то безумием. Получаешь отказ от министерства, и сам пытаешься своими силами что-то такое собрать, как грибник в лесу, а не свободный гражданин в своей стране. Какое-то партизанское движение в цивилизованном обществе, ей-богу. На кой черт нужен министр, если талантливому, известному во всем мире режиссеру нужно ходить с протянутой рукой. Я смотрю на это как на странное, нелепое положение дел. Но, возможно, в этом есть и позитивная грань. Например, воспитание чувств, что никто кроме нас самих не создаст событие или возможности встретиться с чем-либо, с фильмом, например. Поэтому если положение таково, ну пусть будет краудфандинг. В Европе или, скажем, в Америке очень много фондов. Сверхбогатые люди, осознавая ответственность перед теми людьми, которых они по сути эксплуатируют, понимая ответственность перед будущим общества, поддерживают и вкладывают деньги в огромное число культурных инициатив. У нас это все неразвито почему-то: у нас тоже достаточно богатых людей. И я думаю, что часть из них осознает то, о чем мы говорили, и деньги тратит не только на свои яхты. Не знаю, краудфандинг в Европах и Америках работает? Такая система поддержки, она там есть?

– У нас она актуальна точно.

– Ну да. Помоги себе сам, что называется.

– Власти поселка Териберки [где проходили съемки фильма] сказали, что на самом деле показанное в фильме – неправда и у них все хорошо. Вы же настаиваете, что это ваша правда и ваш взгляд на происходящее. Они и вы. Одна страна, одно время. Почему западный зритель увидел эту правду, а в нашей стране некоторые не хотят или не могут этого видеть?

– Я бы хотел обратиться к властям Териберки, чтобы глава поселка поняла, что фильм был только снят в Териберке, но речь там идет не о ней. Териберка – прекрасное, дивной красоты место. В нашем фильме снимались местные жители, но фильм снят не о них, он о стране в целом. Этот фильм – вымысел, но подсмотренный  в жизни, не в Териберке, не в Мурманской области, не о людях севера рассказ, рассказ о людях вообще. Мы прекрасно ладили с териберчанами, мы жили у них в домах. Никто не думал никого очернить, и уж тем более поселок Териберка.

– А вам не кажется, что российскому зрителю, – я вспоминаю тот опрос в эфире у Доренко, – просто стало обидно? На конкурсах вы, россиянин, представляете картину о России. Может, кого-то задел тот факт, что мировое представление о России может сложиться именно в таком виде?

– У человека, который впервые прочтет шекспировского «Гамлета», если он, конечно, с разумом в ладу, разве может сложиться такое впечатление, что Дания – по-прежнему тюрьма? Ведь нужно же отделять одно от другого.

– Андрей, в вашем фильме не раз звучит вопрос – «веришь ли ты в Бога»? Я вам хочу адресовать тот же вопрос.

– Это очень интимная сфера. Верить нужно в Бога, а не в священника. И это каждый священник вам скажет сам. Я верю не в камни, не в мертвую букву, не фарисеям, я верю тому, что сказано в Евангелии. А то, как трактуют слова и деяния Христа разные люди и разные конфессии, тут возможен диалог. Ведь это живое слово, и если с кем-то диалог невозможен, значит слово у этих оппонентов неподвижно, а стало быть, мертво.

– Ассоциация православных экспертов готовит обращение в Минкультуры о том, что, по мнению активистов, картина порочит православную церковь, открыто критикует государство.

– Разве кто-то сказал, что нельзя критиковать государство? Разве оно этого не заслуживает? И разве кому-то позволено усомниться в том, что всякий человек, чьему взору открывается беззаконие, может критиковать отделенную от государства русскую православную церковь или ее иерархов? Чем, скажите, они защищены от такой критики? Священник не сакрален. Он такой же божий слуга, как и слуга человеков. Он такой же человек, как и я. Сакрален только Бог и служение ему. Я хочу подчеркнуть и обратить особое внимание на то, что наш фильм никак не антиправославный. А главное – он не антихристианский. Фильм «Левиафан» в своем минимуме высказывания – антиклерикальный, и эти понятия нужно различать. Клерикализм, кстати, запрещен нашей Конституцией, известно ли это православным экспертам? В нашем фильме среди прочего речь идет о той скверне, которая может войти в пространство между людьми и Богом, между Богом и церковью. Тут речь о фарисействе. Как же можно назвать этот фильм антиправославным? Это просто в головах химеры, и черти с ними заодно. Это простое безумие, кстати, успешно лечится докторами. В фильме нет хулы на Бога. Нет хулы на Христа. И это – главное. Есть только жажда призвать Его в этот безумный и безбожный мир.

– Какая для вас самая большая награда за «Левиафан»? Это будет «Оскар»?

– Отчасти об этой награде мы уже говорили с вами. Это реакция тех людей, которые, посмотрев фильм, готовы его поддержать. Я даже мечтать об этом не мог. Главная награда – этот вот сердечный отклик и понимание. Когда я вижу собрата, человека, который слышит и понимает, о чем мы говорим, это и есть главная награда. Железки с позолотой – это все прах. В случае с «Золотым глобусом» – это, конечно, специальная аудитория: голосовали 80 или 90 членов ассоциации мировой прессы, то есть люди со всего мира, пишущие о киноиндустрии. Это высокая экспертная оценка сама по себе. И потому, когда ты выходишь на сцену и держишь в руках этот факт признания твоих усилий, конечно, это волнительно. Но главная интимная радость, глубокая, удивительная радость, – когда ты видишь собрата.

– Я вам искренне желаю, чтобы вы взяли все главные награды.

– Спасибо большое.