Илья Фоминцев — о ситуации в школе онкологов и последствиях кризиса

Фото: пресс-служба фонда "Не напрасно"

Наложенные на ряд компаний санкции, а также экономическая ситуация в стране ударили по благотворительности, в том числе, в сфере помощи онкобольным. Как сообщил глава петербургского фонда медицинских решений «Не напрасно» Илья Фоминцев, пожертвования некоммерческим организациям сокращаются, а к концу года могут упасть на 40%. В условиях нестабильности потенциальные новые доноры отказываются помогать организациям. Трудностей для благотворительных организаций добавляет отъезд руководителей некоторых из них за границу. В марте Россию покинул глава «Ночлежки» Григорий Свердлин, объяснив это опасением «подставить «Ночлежку» своими выступлениями». На днях аналогичное решение принял Илья Фоминцев, опасаясь возможных последствий своего участия в несанкционированной антивоенной акции.

Однако работа благотворительных организаций продолжается, и фонды запускают проекты, адаптированные к новым условиям. Фонд «Не напрасно», — участник проекта РБК Петербург «Герои 2021 года» — объявил о новом наборе в Высшую школу онкологии (ВШО). Школа смогла продолжить работу, хотя и с усеченным финансированием. В интервью Илья Фоминцев рассказал, что сейчас происходит с некоммерческими проектами и почему их развитие важно для страны.

«ПРЕКРАЩАЮТ ПОЖЕРТВОВАНИЯ НА АВТОМАТЕ»

— Как успела измениться благотворительность в сфере онкологии с начала года? Упали ли сборы, число жертвователей?

— На это нужно посмотреть с двух сторон. С одной стороны, благотворительность довольно устойчивая штука. Она не является большой частью расходов у компаний и физлиц. У физических лиц объём пожертвований падает значительно меньше, потому что для людей жертвовать фондам — это их личные и важные решения. Они не считают, что 1-2% дохода, которые идут на благотворительность, — это большие деньги. Компании, где решения о пожертвованиях принимает владелец бизнеса, тоже урезают эту часть расходов лишь в крайних случаях.

С другой стороны, если речь идёт о крупных структурах, в которых действует более сложная система принятия решений, то они при нестабильной экономической ситуации прекращают пожертвования фондам практически на автомате. Это касается государственных и полугосударственных игроков, а также компаний, которые попали под санкции. Думаю, мы ещё не увидели всех последствий геополитического кризиса для бизнеса. В целом сокращение пожертвований сейчас есть, и я ожидаю, что к концу года оно будет очень серьёзное.

— Если оценивать в цифрах, то насколько существенно могут упасть сборы к концу года?

— С начала года мы вели переговоры с несколькими компаниями, которые планировали стать нашими партнёрами. Из них многие отказались, и из-за этого мы потеряли порядка 60 млн руб. финансирования — для фонда это большая сумма. Думаю, к концу года мы увидим падение сборов на 30-40%. Сократятся пожертвования физических лиц и точно раза в два упадут отчисления от юридических лиц.

Нужно отметить, что при этом благотворительным фондам сейчас стало сложнее искать новых партнеров. У нас стали «ломать» интернет, поэтому продвижение в соцсетях сильно затруднено, что-то работает с vpn, что-то вообще не работает. Ещё многие жертвователи «слетели» по техническим причинам. Огромная часть фондов существует за счёт регулярных платежей, которые привязаны к картам. В общем, начинать что-то новое в таких условиях максимально трудно.

— Есть ли проекты, которые фонд хотел начать делать, но сейчас отказывается?

— Мы планировали создание некоммерческой клиники. Естественно, сейчас речи об этом нет. Клиника — это сложный проект, чтобы его осуществить, необходима уверенность в будущем всех игроков, которые вступают в проект. Сейчас уверенности в будущем нет даже на неделю вперёд.

Более того, адаптация текущих проектов тоже идёт с особым трудом. Потому что я сейчас пытаюсь адаптировать фонд «Не напрасно» под другие специальности. Наш проект работает и развивается в специальности «онкология». По идее, чтобы диверсифицировать устойчивость проекта, необходимо было бы включить туда другие специальности, чтобы появилось больше спонсоров, больше игроков, кому было бы интересно в нём поучаствовать. Но я это не могу сделать, потому что все эти игроки работают в России и они тоже не знают, что будет завтра. Это системный риск — его сложно избежать без интернационализации.

ПРОЕКТ ДЛЯ ОРДИНАТОРОВ

— Тем не менее, фонду «Не напрасно» в этом году исполняется 12 лет, а Высшей школе онкологии — 7 лет и вы уже анонсировали приёмную кампанию для ординаторов на следующий год. Как удалось финансово поддержать проект?

— У нас есть частные доноры, которые продолжают поддерживать обучающие программы. Плюс выпускники прошлых лет — свыше 50 человек — решили сложиться, и каждый будет от своей зарплаты отчислять фиксированную сумму на обучение молодых людей. Они все состоявшиеся доктора, хорошо зарабатывают и хотят поддерживать школу — меня это очень растрогало.

— То есть, изменений в этом году для абитуриентов нет?

— Изменения есть. Самым крупным куском расходов у нас была стипендия 35 тыс. руб. на человека плюс налоги. Учитывая, что студентов много, сумма выходит большая. В этом году у нас нет денег на стипендии и финансовые гранты. Мы сохранили только гранты на обучение. Я пока не понимаю, как ребята, которых мы наберём из регионов, будут жить в Питере или в Москве. При том, что цены не падают, а, наоборот, растут.

— Чем Высшая школа онкологии отличается от классической ординатуры? Почему проект важно сохранить в текущих условиях?

— Высшая школа онкологии даёт дополнительное образование в сфере онкологии и медицины вообще. Здесь ординаторы получают компетенции, которые в классической ординатуре никто не даёт. Это в первую очередь чтение медицинской литературы и применение этой литературы для рационального принятия решения вместе с пациентом. Второй момент — это навыки коммуникации с пациентами. ВШО обучает пациентоцентричности, то есть всё делается только при условии, что оно не вредит пациенту. Если это вредит пациенту или это индифферентно, мы этого не делаем. Некоторые вещи имеют отношение к пациенту, но об этом никто не спрашивает. Например, ремонт в отделении или какие-то управленческие решения в клинике. Любые действия в медицине мы учим оценивать с точки зрения пациента. Это комплекс навыков, который относится к подходу evidence-based medicine — доказательная медицина. Такой подход помогает врачу воспользоваться наилучшей доступной научной информацией, учесть ценности пациента и на основании этого принять решение для его лечения.

— Какую задачу, не решенную государственными вузами, решает Высшая школа онкологии?

— У нас в России отсутствуют независимые валидированные экзамены для врачей любых специальностей. У нас все экзамены принимаются либо вузами, либо Минздравом и никто никогда качество этих тестов не проверял. Эти экзамены сдают практически 100% тех, кто их сдаёт. Зачем тогда сдавать, если знаешь наверняка, что сдашь? В ВШО ординаторы сдают внешние валидированные и признанные международно экзамены.

— Какой сертификат/диплом получает студент после окончания вашей образовательной программы?

— Человек получает сертификат о дополнительном профессиональном образовании, плюс стандартный сертификат из ординатуры. У нас есть лицензия на дополнительное профессиональное образование, но нет лицензии на высшее образование. Требования к учреждениям для лицензии на высшее образование сейчас совершенно неподъёмные.

КВАЛИФИКАЦИЯ ОНКОЛОГОВ

— Как бы вы сегодня оценили состояние кадров в сфере онкологии в Петербурге/в России?

— В Петербурге оно сильно лучше, чем в России, но сильно хуже, чем в Европе. Давайте возьмём всех химиотерапевтов города Санкт-Петербурга и попробуем предложить им сдать тест ESMO (European Society for Medical Oncology). Это тест ведущей европейской организации в сфере онкологии. Я вам зуб даю — сдаст не более 2-3%.

— С чем это связано?

— Это связано с тем, что на Западе есть образование, а у нас не факт. Все государственные вузы в России плюс-минус одинаковые, они все занимаются не тем, на мой взгляд, чем нужно. У всех есть начальник — государство. Он ставит вузам какие-то критерии, по которым они работают и получают деньги. Например, выпустить в следующем году столько-то врачей таких-то специальностей. Эти критерии вузы исполняют много лет, но они не ориентированы ни на работодателя, ни на пациента. Эти вузы существуют сами для себя, и они полностью оторваны от жизни. Врачи-онкологи оттуда выходят, попадают в больницы, сталкиваются с практической медициной и не могут полученные знания применить.

— То есть проблема в том, что образование отстает от реальных потребностей медицины? Проблема старых учебников и преподавание «старых» методов лечения?

— Вы перечисляете проблемы, которые уже являются результатом других проблем. Корневая проблема в том, что между вузами не существует конкуренции. Поскольку, как я говорил ранее, у них есть один владелец — государство, им вообще не интересно работать на какой-либо результат, кроме как удовлетворение своего «акционера». А «акционеру» совершенно не интересно работать на какой-либо другой результат, кроме удовлетворения своих начальников. Никто из них всерьез не интересуется ни мнением, ни потребностями работодателей. А работодатели — госклиники — не интересуются тем, что происходят в вузах, поскольку они работают не на пациента, а на того же владельца — государство. Это замкнутый круг. В результате знания, которые получают студенты в вузе, никак не связаны с потребностью пациентов. Грубо говоря, они научились сдавать экзамен и на этом их знания ограничены. Но сдавать экзамен и лечить пациента — это разные вещи.

— Помогли бы сегодня вузам в корне обновлённые образовательные программы?

— Это бы не решило проблему качества образования, потому что устаревшие знания — это уже следствие. Вот работает в медицинском вузе бабулька, может до работы дойти — и слава богу. А вы хотите уволить заслуженного преподавателя? А вот если бы была конкуренция, тогда бы вузы почувствовали, что у них отток студентов, потому что вуз не имеет никакого выхлопа — ты просто потом не устроишься на работу. Вот тогда они уволят бабульку и начнут меняться.

— В Европе это не так?

— В Европе и Америке по-другому, потому что там есть частные и некоммерческие вузы. Например, Кембридж, Оксфорд — не принадлежат государству. Вы не задумывались, кому принадлежит Гарвард и Стэнфорд? Это просто очень крупные некоммерческие организации, которые существуют сами на собственные деньги. И все они страшно конкурируют между собой.

— Что сейчас происходит с вашим научным сотрудничеством с зарубежными коллегами? Насколько оно практически возможно?

— Пока сотрудничество есть, у нас плотное сообщество и в отношениях ничего не изменилось. Мы по-прежнему общаемся с коллегами из европейских сран и США. Международное сотрудничество критически важно, без него мы ничего не сделаем. Всё устройство образовательных программ и практика преподавания в Высшей школе онкологии взято из-за рубежа.

Повтор публикации от 13.05.2022