«Они провели под бомбежкой месяц, а то и три»: как помогают беженцам

Григорий Михнов-Вайтенко, управляющий делами Объединения православных общин апостольской традиции (Фото: из личного архива)

С конца февраля 2022 года в Петербург прибыли тысячи беженцев с Украины. Только к концу августа, по словам вице-губернатора города Бориса Пиотровского, за соответствующей единовременной выплатой в госорганы обратились около 7 тыс. человек. Сегодня у беженцев есть возможность обратиться в пункты временного размещения (находятся в Ленобласти), где им предоставляют ночлег, питание, первую медицинскую помощь. Решение частных, но не менее важных, проблем, взяли на себя волонтёры. В кратчайшие сроки несколько тысяч петербуржцев самоорганизовались с помощью чатов в мессенджерах для того, чтобы помочь обустроить жизнь людям, прибывающим из зоны боевых действий.

Координатором в организации медицинской и юридической помощи приезжающим людям в Петербурге стал управляющий делами Объединения православных общин апостольской традиции Григорий Михнов-Вайтенко. В интервью РБК Петербург он рассказал, как волонтёры помогли порядка 5 тыс. обратившимся к ним беженцам и чем беженцы с Донбасса отличаются от мигрантов.

Тонкие места

— Почему возникла потребность в волонтёрских движениях, которые помогают беженцам с Донбасса?

— Примерно к середине марта стало понятно, что поток беженцев — прежде всего именно с Донбасса, достаточно велик. Он не прекращается и сейчас. Помощь от государства значимая — администрация Ленобласти организовала всё, что было в её силах для того, чтобы принять людей в пунктах временного размещения. У беженцев есть крыша над головой, питание. Главную вещь, которую сделало государство к сегодняшнему дню — урегулировало правовой статус людей, у которых на руках есть документы либо Украины, либо ДНР и ЛНР. Сейчас они могут официально находиться в России, устраиваться на работу, получать полис ОМС. Но есть огромное количество «тонких» мест, которые решить невозможно без участия социальноориентированных структур. Поэтому мы с церковными коллегами посовещались и приняли решение сделать такой центр помощи беженцам и вынужденным переселенцам на базе нашей петербургской общины.

— Какие «тонкие места» вы имеете в виду?

— Во-первых, информационная поддержка. Потому что люди оказались в другой стране — временно, постоянно, не важно как. Они не очень понимают, какие законы здесь действуют, какие у них есть права, куда им обращаться. Им информационная поддержка нужна постоянно.

Во-вторых, медицинская помощь. Это одна из главных проблем сегодня. Как известно, с медицинской помощью еще после пандемийных лет есть определенные проблемы для граждан России. А тут система сталкивается с новыми обстоятельствами, когда в медпомощи нуждаются люди без российских документов. Если случается экстренная ситуация, например, аппендицит, то законодательство через скорую позволяет эту помощь оказать. Но если у человека обостряется хронический панкреатит, то надо записываться на приём заранее, а записаться невозможно, потому что у беженца нет полиса ОМС, на его оформление нужно время. Понимаете, для бюрократа есть разница между острым аппендицитом, который нужно срочно оперировать, и хроническим заболеванием; а для больного нет — он загибается здесь и сейчас.

Для беженцев проблема с медпомощью стоит наиболее остро. Потому что они провели под бомбежками месяц, а то и три, жили в разрушенных домах и такие условия способствуют обострению хронических заболеваний. Я уже не говорю о случаях, когда к нам обращаются с минно-взрывными травмами.

— Как вам удаётся организовать медпомощь? Вы договариваетесь с частными клиниками или это происходит посредством общения с государственными учреждениями?

— И так, и так. Могу сказать, что в Петербурге есть ряд клиник, которые готовы предоставлять скидку 30-100% на свои услуги. Из всей помощи я бы в первую очередь отметил частную скорую помощь Coris и лаборатории «ДНКОМ». У нас (как у центра помощи) есть своё юрлицо, и мы официально заключаем с компаниями договоры. Частные клиники используются в качестве первичного приёма: человека без документов смотрит врач, берет анализы, проводит исследования. Дальше всё зависит от ситуации: кому-то назначается операция, кому-то — просто терапевтическое лечение. Если нужна госпитализация, то довольно реалистично договориться об этом с госучреждением — они охотно идут навстречу, когда операция попадает под ОМС. Либо заключаем договор и платно размещаем человека в больнице.

Бывают сложные случаи, в основном, связанные с ампутацией конечностей, когда в России человеку не могут помочь, исходя их реальных экономических и медицинских возможностей. В таком случае мы договариваемся с зарубежными клиниками. У нас уже есть примеры, когда мы помогли беженцам получить лечение в Швейцарии и Германии.

— Много компаний готовы помочь?

— Это несколько десятков. Честно скажу, ни разу не сталкивался с просьбой оплатить полную стоимость лечения по общему прейскуранту. Я понимаю, что у всех компаний разные экономические обстоятельства, но льготы, так или иначе, дают везде. Более того, лекарства мы закупаем в «Еаптеке», где нам с серьёзными скидками отпускают лекарства. Так что мы всем очень благодарны.

— Тем не менее, часть помощи завязана на оплате лечения. Ведёте ли вы сбор средств и насколько большой ваш бюджет?

— Общего фандрайзинга нет, возникают какие-то локальные истории с пожертвованиями. Наш бюджет — где-то полтора миллиона рублей в месяц. В основном, все эти деньги тратятся на оказание медицинской помощи.

Люди, которые разучились принимать решения

— Люди, которые приезжают в Россию из зоны военных действий, по-разному относятся к сложившейся ситуации. Есть ли у вас какие-то критерии — кому помогать, а кому нет?

— В этом смысле мы с самого начала не занимаемся никакой политической деятельностью. Мы не делаем выбор между теми, кто хочет остаться в России, и теми, кто хочет ехать куда-то дальше. Стараемся помочь всем, кто к нам обращается. Главное основание для помощи — то, что человек является беженцем, и мы просим его показать миграционную карту, чтобы подтвердить этот факт.

— О чём думают, чем живут люди, которым вы помогаете? Сколько из них планируют остаться в Петербурге?

— Есть одно очевидное и довольно неприятное обстоятельство. У людей, переживших военные действия, в какой бы роли они в них не оказались, появляется так называемый посттравматический синдром (ПТСР). Для них сейчас принятие решений — это очень сложная вещь. Скажем, взрослый здоровый человек как-то свою жизнь планирует, говорит: «Ну вот в ноябре поеду в отпуск, в декабре из отпуска вернусь, в январе отпраздную Новый год». А люди в состоянии ПТСР — как воздушные шарики, из которых наполовину выпустили воздух. Человек понимает, что надо что-то делать, но у него не остается сил. Ему нужен кто-то, кто возьмет его за руку и скажет, что все в порядке, сейчас мы оформим документы — это делается так-то; потом мы будем искать работу — это делается так-то.

Еще одна проблема очень серьезная, с которой сталкиваются беженцы, это потеря семейных связей. Зачастую, живя друг от друга на расстоянии нескольких километров, из зоны боевых действий люди эвакуировались в разное время, в разные города, в разные страны. Потом они мучительно восстанавливают связи, с трудом находят родственников. Потом найдя, начинают мучиться, как бы теперь оказаться всем в одном месте. Часто получается так, что, предположим, люди, которые приняли решение оставаться в России, через месяц-два-три находят каких-то родственников за границей и предпочитают уехать к ним. Или опять же человек решает вернуться обратно на Украину. По мере сил и возможностей мы стараемся тоже не бросать этих людей, поддерживать с ними связи.

Я знаю несколько других историй, когда люди уезжали в Европу, а через несколько месяцев писали, что хотят вернуться назад в Россию. Поддерживать таких людей — это безумно сложная работа. И все, что можно сделать — смиренно относиться к их воле, к их желаниям. У государств нет ресурсов вникать в каждую частную историю и помогать людям, поэтому этим занимаются волонтёры.

10 человек в режиме 24 на 7

— Сколько всего волонтёров участвует в помощи беженцам и можно ли как-то системно описать эту помощь?

— В Петербурге это несколько тысяч человек. Среди волонтёров есть координаторы, кураторы, «хосты» — те, кто предоставляет беженцам жильё. Это горизонтальная структура, в ней нет системы подчиненности. Я не могу сказать: «У меня столько-то сотрудников»; мы все сотрудники друг у друга. Я отвечаю за медицинскую часть и юридическую помощь, контакты с государственными органами. Везде, где нужна оплата, мы проводим ей через наше юрлицо. Есть волонтёры, которые занимаются сбором личных вещей, арендой квартир, покупкой продуктов, вещей, лекарств. Костяк всей команды — это порядка 10 человек, которые работают в режиме 24 на 7. И я в их числе.

— А остальные 9 человек — это люди из вашего прихода?

— Это все разные люди, никак ранее не связанные между собой. Мы не разделяем волонтёров по религиозным признакам.

— Можете описать средний портрет такого волонтёра, который помогает беженцам?

— У нас, как в целом в волонтёрском движении в России, больше женщин. Они, видимо, обладают большей эмпатией и больше склонны к тому, чтобы помогать. А мужчины, что называется, более хмурые и участвуют во всем, что надо делать руками. Но повторю, одна из серьезнейших задач волонтёра состоит в том, чтобы еще и душевно поговорить. Не просто сказать: «Вот билет, вот ваучер на питание, вот чашка кофе и иди отсюда». Женщинам ближе такая работа.

— Играют ли здесь роль какие-то политические убеждения?

— Тех, кто выражает готовность помогать, я никогда не спрашиваю о политических предпочтениях. Потому что не до этого. Но, насколько понимаю, большая часть волонтёров выступает за мир, прогресс и права человека.

Беженец — не мигрант

— Есть ли сегодня задачи, связанные с беженцами, которыми не занимаются ни государство, ни волонтёры?

— Мне кажется, сейчас не хватает каких-то программ адаптации для беженцев к новой жизни. Есть чудовищная разница между экономическим мигрантом и беженцем. Потому что экономический мигрант — это человек, который определил, где ему лучше жить, и, подготовившись к переезду, туда переместился. Он обычно уже заранее предполагает, где он будет работать. Он осознанно туда едет для того, чтобы к лучшему изменить свою жизнь. Беженцы внезапно оказываются в этой ситуации. Они совершенно не были готовы к переезду, зачастую абсолютно дезориентированы и не понимают, как жить в новом месте. Конечно, кто-то достаточно легко социализируется: у нас есть несколько подопечных семей, которые приехали с детьми — и уже и муж, и жена работают, и дети учатся.

— Кто должен заниматься созданием таких «адаптационных программ»?

— Думаю, это задачу вполне могут взять на себя социальные и волонтёрские службы.

Есть один момент, который, как мне кажется, не очень получился. Непосредственно от нашего центра и со стороны «Правозащитного Совета Петербурга» (НКО — ред.), где я тоже имею честь состоять, были предложения о создании рабочих групп для координации помощи беженцам. Но это не было реализовано. Есть прямые контакты, когда волонтёрам нужно пообщаться с комитетами, с вице-губернаторами города. Но вот предложения по межведомственной координации (собраться и подумать более организованно) не срабатывают. Как-то все предпочитают по отдельности решать проблемы. Ну лишь бы они как-то решались.

Повтор материала от 17.10.2022