«В самоцензуре кроется опасность»: Евгений Стычкин — о диалоге с эпохой
. РБК Life поговорил с режиссером о сериале «Игры» про Олимпиаду-80Евгений Стычкин рассказал о съемках сериала про Олимпиаду-80 и самоцензуру
Сериал «Игры», вышедший на «Кинопоиске» 3 августа, привлек миллион зрителей за рекордные сроки, обойдя лидера 2022 года, проект «Король и Шут». Драма о подготовке и проведении Олимпиады-80 быстрее других проектов заняла первое место в топ-10 онлайн-кинотеатра, встав выше «Дома Дракона» и «Падения империи».
Создавала «Игры» команда «Нулевого пациента» — продюсер Александра Ремизова и режиссер Евгений Стычкин. Снялись в числе прочих Григорий Верник, Александра Бортич, Юрий Стоянов, Павел Майков и Игорь Костолевский. По сюжету в оргкомитет Олимпиады попадает советский «мажор» Игорь Зорин, да еще и под руководство принципиальной начальницы Ирины Светловой (Мария Карпова). Герои окажутся среди множества разных людей, знакомство с которыми переменит их взгляды на жизнь.
РБК Life встретился с режиссером Евгением Стычкиным, чтобы обсудить олимпийский масштаб проекта, поговорить о балансе между авторской точкой зрения и зрительским восприятием, о диалоге с эпохой, влиянии ностальгии на оценку исторических событий, хорошо выполненной работе и главном месседже сериала «Игры».
— Хотя «Игры» — уже второй ваш исторический проект после «Нулевого пациента», действие которого происходило в конце 1980-х в Калмыкии и в Москве, воссоздание эпохи всегда максимально стрессогенный процесс.
— В этом смысле этот проект тяжелее, чем «Нулевой пациент», который все же был локальным. Людей, которые помнят Элисту 1986 года меньше, чем тех, кто помнит XXII Летние Олимпийские игры 1980 года в Москве. С одной стороны, нужно воссоздать тот мир, который живет у всех в памяти, а с другой стороны, нужно помнить, что работа идет не в документальной форме. Так что многое я выдумывал намеренно. У персонажей нет конкретных прототипов — это придуманные образы, придуманные спортсмены и истории.
Лавировать между правдой, правдоподобностью и похожестью сложно. С другой стороны, всегда есть опасность попытаться всем угодить, пойти на поводу у потенциального зрителя. Это не всегда полезно для художественного произведения, которым, я надеюсь, проект и станет.
На съемках сериала «Игры»
— Важно донести до зрителя, что это художественно-исторический проект, а не экскурс по учебнику. Нечто ностальгическое, погружающее в образы, которые фигурировали в прошедшей эпохе. К тому же «Игры» рассказывают о событии, которое давало надежду на открытый диалог со всем миром, на смягчение политической обстановки, с вводом войск в Афганистан на фоне. Какая миссия получится у сериала, как считаете?
— Если мы сможем напомнить, для чего Олимпиада была придумана, то, считай, справились. А придумана она была для того, чтобы останавливать войны, бороться на ковре, бегать наперегонки и успеть договориться. Хорошо, когда в самые тяжелые времена у мира остаются площадки, на которых можно вести диалог. Спорт и искусство имеют право на то, чтобы быть вне политики и вне противостояния.
Как мы видим из учебника истории, все конфликты заканчиваются — самые страшные, безжалостные. После этого люди начинают строить мир. Чем больше мы оставим нитей, которые помогут его строить — в науке, искусстве, спорте, — тем быстрее люди смогут вернуться к человеческому полноценному общению. Поэтому мне кажется, это наиболее важный месседж «Игр».
На съемках сериала «Игры»
— Кстати, что случилось с названием «Олимпиада»? Почему оно стало нейтральнее?
— Нам показалось, что «Олимпиада» — это много спорта и мишка. У нас нет «много спорта», потому что не хотелось снимать спортивную драму, наше кино про время, про страну, про людей.
У нас в сериале нет официальной олимпийской символики в отсутствие диалога с Международным олимпийским комитетом, который обладает исключительными правами на известные кольца, логотипы и прочее. Даже песня «До свиданья, мой ласковый мишка» тоже их.
Это было трудно принять, поскольку в этом есть какая-то несозидательная логика. В итоге очень крутые художники, задействованные на проекте, проделали невероятную работу. Например, Наташа Каневская (художник по костюмам Наталья Каневская. — РБК Life) перепридумала и перешила огромное количество костюмов, вместо того чтобы их просто купить. Подобные изменения меня не напугали. Мы же не можем делать напрямую кино про то время. В этом случае получаем закрытый жанр, Кабуки или Малый театр, который должен охраняться ЮНЕСКО и никогда не меняться. К счастью, кинематограф — это диалог. Поэтому вся наша, придуманная нами полностью, олимпийская символика отражает и сегодняшний день.
Гимнастка и олимпийская чемпионка Ангелина Мельникова также участвовала в съемках сериала «Игры»
— Вы начинали на телевидении в 1990-х, а теперь вписались в новое телевидение — стриминги, застав их подъем и эйфорию и оказавшись вместе с ними в периоде цензуры. Как чувствуется разница между эпохами?
— Пока процесс моей работы с историями, которые я снимаю, происходит практически так, как хочу. Без особенных проблем. Есть российское законодательство, которое нельзя нарушать, и пока мои изобразительные средства не претерпевали никаких изменений из-за того, что казались кому-то неправильными. В некоторой степени авторы сами планируют то, что могут, а чего не могут, делать в своем кино. Сейчас кинематографисты стараются построить работу таким образом, чтобы уловить некую тенденцию к изменению в законодательстве. В этой самоцензуре кроется огромная опасность, на мой взгляд.
— Чарли Чаплин не угадывал тенденции и снимал то, что ему хотелось, учитывая отношение политиков к нему в период маккартизма.
— Я не большой знаток истории американского кинематографа, но, учитывая, что я играл Чарли Чаплина в театре и готовился к этой роли, могу сказать, что он был человеком крайне хитрым, настроенным на дружбу с сильными мира сего, на высокое общество и всевозможные достижения, с этим связанные, как финансовые, так и творческие. Так что я думаю, что он взвешивал каждое свое действие, каждое слово.
— Кажется, в позднем творчестве он не попадал в голливудские тренды. Задал в начале века тренд на свою комедию, но позже все это сломалось.
— Это сломалось главным образом тогда, когда он пошел в звуковой кинематограф, который у него просто неудачный. Если не считать те звуковые эксперименты, где он использует много звуков и музыки, но без речи. Когда он пришел к тексту, на этом все и закончилось. Как с огромным большинством звезд немого кинематографа. Время движется, выживает только тот, кто не пытается остаться в прошлом. Возвращаясь к «Играм», это для меня крайне важно. Это не попытка сказать: «Посмотрите, как хорошо, как здорово было в Советском Союзе!» Нет. Был сложный мир с множеством противоречий. То, что он вызывает у меня сентиментальные чувства, не отрицаю: это же молодость моих родителей, бабушки и дедушки. Я испытываю теплые эмоции по поводу моей собственной жизни и близких мне людей.
Юрий Стоянов и Евгений Стычкин на съемочной площадке «Игр»
— Вы рассказывали, что ваш отец (переводчик-синхронист Алексей Стычкин. — РБК Life) работал в ООН, когда велись переговоры…
— По разоружению, да.
— Генсек Леонид Брежнев, которого в сериале исполнил Юрий Стоянов, также сыграл большую роль в этих переговорах. Вы же взяли на себя образ иностранного репортера, освещающего Игры. Столько сошлось факторов, включая личный момент.
— Там присутствует огромный клубок моих собственных переживаний или случайных отражений. Когда мир преподносит тебе такие отражения, это знак, что ты на верном пути. Например, Наташа Каневская придумала, что милиционер, которого блестяще играет мой друг и одновременно мой талисман Павел Майков (он снимается у меня в каждой картине), на задержание опасных преступников идет переодетым в модного прогрессивного москвича. В процессе получилось, что Паша, которого мы переодели в белый джинсовый костюм, стал как две капли воды похож на моего отца. Не было такой задумки, это произошло непреднамеренно.
В «Играх» случился романтический танец с ушедшей эпохой, воспоминаниями, ассоциациями, болью, страхами.
— Съемки были масштабные: задействованы бывшие олимпийские объекты, огромная массовка, пошив костюмов, реквизит, грим. Сколько это все стоило?
— Очень много!
— Больше, чем «Нулевой пациент»?
— Не скажу. Но эмоционально для меня это самый тяжелый проект, потому что было очень много народу, очень много массовых сцен.
На съемках сериала «Игры» в Узбекистане
— Как со всем этим работать? Богатый театральный опыт может научить управлять чем угодно — и все же.
— Когда я учился в школе, у меня была дислексия. Конечно, такие диагнозы тогда не ставили, и ученика, который плохо читал или писал, считали лентяем. К тому же я не старательно учился, у меня были чудовищные отметки по всем предметам, кроме, кажется, пения и истории. Но с пятого класса ввели начальную военную подготовку. Как рассказывала мне мама, наш преподаватель НВП однажды сказал ей: «Должен вас предупредить, у вашего сына очень серьезные командирские способности». Не думаю, что в тот момент мама подумала, что это хоть как-то может отразиться на моей жизни (смеется). Я стараюсь мотивировать людей, рассказывать, что и почему мы снимаем, апеллировать к их желанию быть частью чего-то большого. Иногда мы вместе смеемся, а иногда бывает полный кошмар и ад, все нуждаются в поддержке.
Порой в 35+ мы играем «раннюю весну» в плащах и свитерах, или в ноябре доснимаем лето, когда девушки в ситцевых платьях бегают под снегом и дождем. Всегда что-то может пойти не так. Условно, открытие Олимпийских игр, которое проходило в жаркую погоду 19 июля 1980 года, мы снимали в середине октября, когда на улице было всего +8–10 градусов. Так что я шел к актерам массовых сцен, уговаривал «Миленькие, ну, держитесь, еще немного, один дублик».
— В разгар Олимпиады не стало Высоцкого. Сколько лет вам было, когда это произошло?
— Я тогда ничего не понимал, а отец очень переживал. Все переживали. Все срезы общества, к которым Владимир Семенович нашел подход, идеальный ключ к сердцам советских людей на всех уровнях. Кроме того, так получилось, что папа, не будучи человеком творческим, находился на так называемом карантине. Это практика, при которой прибывших из-за границы советских граждан не выпускали из СССР в течение нескольких лет, чтобы утрачивались их потенциальные связи с иностранцами. Папа пошел работать в Госкино, руководил командой переводчиков на Московском международном фестивале и общался с заграничными кинематографистами.
— А с кем именно?
— У меня есть гантели Роберта Де Ниро (в 1987 году актер был председателем жюри ММКФ. —РБК Life). Я отжимаюсь и подтягиваюсь на его «крюках». Слушал я Ramones. Помню, София Коппола, которая приезжала в Москву с отцом, подарила мне их аудиокассеты.
— Григорий Верник в «Играх» предстал образе волонтера-мажора, которого отправляют в оргкомитет в качестве перевоспитания. Есть ли в этом персонаже ваши черты?
— Гриша второй раз играет у меня в кино, очень свободного, внесистемного, сложного и блестящего парня. Конечно, я реализую какие-то свои тайные мечты в нем (смеется).
Кадр из сериала «Игры»
— Каким себя вы охарактеризуете в юности, студенчестве?
— В юности я был разгильдяем, никого не боялся, меня ничего не интересовало, кроме книг. Бабушка в меня вложила, что это хорошая идея, и я полюбил чтение. Читал спорадически, запоями — то очень много, то три месяца не прикасался к книгам. У меня крайне не системное образование, лоскутное одеяло знаний. Много занимался разнообразным спортом, потому что у меня была астма, и мне хотелось любой ценой доказать всем, что я смелее, сильнее и так далее. Бывали жесткие периоды, все же процесс моего взросления приходился на девяностые. К студенчеству этот бунт я перерос.
— Юность гонит нас вперед, все успевать, всех побеждать. К зрелости такой бег надоедает, и, оглядываясь назад, приходишь к мысли, что прелесть юности переоценена. При этом все значимые герои современного кино — юнцы. Зрелых и стареющих в благостной обстановке персонажей почему-то нет.
— Я думаю, что про это тоже много снимают. Тем, кому 17 или 25, непонятно, что испытывает человек, которому 30–45 лет. Тем, кому за 45, хочется вернуться в свою юность, отрефлексировать свои ошибки, посмотреть, как их совершают другие, поразмышлять. Историю с молодым человеком в качестве персонажа легче сделать универсальной, подключить к ней все возрастные категории. С другой стороны, было бы интересно снять что-нибудь про пожилых людей, попробовать разобраться, как кого-то эмпатия делает сильнее, а кого-то уничтожает, превращаясь в чувство вины. Кого-то осознание своего пути наделяет силой и ощущением пройденных этапов, или же наоборот, как человека разрывает от того, что он мог бы «не потерять», «не отказаться», «успеть».
Кадр из сериала «Игры»
— Кажется, в наших реалиях это может превратиться в депрессивное зрелище. Условно, «Молодости» Паоло Соррентино не получится.
— Это вопрос внутреннего состояния. Конечно, красивый кинематограф позволяет неотрывно разглядывать пожилых джентльменов, существующих в необыкновенной красоты пейзажах горного пансионата. Но, поверьте, смотреть на человека, который счастлив жить в своем доме в маленькой деревне, тоже может быть крайне увлекательно. Есть гениальное кино «Отец солдата» с грузинским артистом Серго Закариадзе в главной роли. По сюжету очень пожилой грузин едет на фронт к сыну, и от него невозможно оторвать глаз.
— В Грузии умели делать наполненное счастьем кино — «Мимино», «Не горюй».
— Грузинские авторы действительно чаще находят сюжеты, где герои обретают мир с собой и со своим окружением, из чего рождается картина приятной старости. Может, потому что некоторые традиции, так же как религия, дают ответы на многие вопросы, что самому сделать очень трудно. Когда ответы уже приняли сотни и тысячи людей до тебя — сразу веришь, что перед тобой правильный путь. Другое дело, когда твои собственные переживания или выводы не совпадают с традицией и доктриной, к которой ты себя причисляешь, может случиться раскол сознания, что приведет к горю или беде.
Подытоживая: если грузинские и итальянские авторы могут рассуждать о старости в светлом ключе, нам есть к чему стремиться.
— Кстати, как вы выбираете сценарии? У вас была семейная драма, был детектив в сеттинге позднего СССР, теперь фантазия в формате спортивной драмы.
— В какой-то момент я понял, что плохо понимаю современное искусство. Так вышло, что авторы XIX — начала XX века, передвижники, импрессионисты мне более близки, с их искусством я эмоционально себя ассоциирую. Но, поднявшись на верхние этажи в любом большом музее, неизбежно упираешься в огромный желтый холст, разрезанный в трех местах, стоит он $17 млн и называется как-нибудь «Желтая аллегория № 3». Такое я никогда не понимал — что это и почему так дорого? И здесь вступает самый верный критерий в оценке любого искусства: нравится/не нравится. Остальное имеет значение только для искусствоведов, коллекционеров, людей, которые делают бизнес. Таким критерием я и пользуюсь, когда читаю сценарии.
Мне повезло — предлагают их очень много и часто: я бы мог подписать контракты на пять лет непрерывной работы, но я так не хочу и не умею. Иными словами, все положительные решения, которые я принял насчет разработки проектов, родились из понимания, что мне нравится и хочется конкретный сценарий превратить в кино.
— И тут вам попадается идея оформить Олимпиаду-80 художественно. Чья она была?
— Ее мне озвучила Александра Ремизова (креативный продюсер, шоураннер и режиссер. — РБК Life). Когда она рассказала, что придумала такой проект, я сразу же сказал «Да, я хочу такое сделать». Про это фактически нет художественного материала, разве что туча документальных фильмов. Хотя о спортивных достижениях прошлого, конечно, снимают драмы, что прекрасно. Но про Олимпиаду-80, как про невероятное историческое событие в СССР, ничего особенного до сих пор не сделано. Я не много видел фильмов, в которых эта эпоха показана.
Чаще всего автор старается дать оценку, поставить какой-то знак: это было страшно, это было хорошо, были прекрасные люди, был кошмарный Союз. Такое стремление диктует выбор художественных средств, что помогает создать прекрасное, но неизбежное однобокое произведение.
Я попытался войти в диалог с эпохой, отраженной в «Играх». Эта попытка дико личная и авторская. При этом я не настаиваю на своей точке зрения.
Хочется, чтобы люди посмотрели и сделали свои выводы. Тем более что у каждого человека есть собственные ассоциации и переживания с Олимпиадой, а у меня нет задачи заниматься ликбезом.
— Не возникало ли в процессе съемок параллелей с 2018-м годом в России, когда проходил Чемпионат мира?
— Нет. Объясню, отталкиваясь от театрального опыта. Если артисты играют спектакль не «по рельсам» композиции, а выходя на сцену со своими переживаниями, что-то привносят в образ, постановка становится немножко другой. Со стороны зрителя аналогичная схема — он смотрит спектакль со своим багажом, страхами, радостью, Чемпионатом мира или вводом войск в Афганистан. Неважно. Ассоциации с происходящим на сцене базируются не на чувстве юмора, чувстве прекрасного или на попытке разобраться в истории, а на том, что зритель ощущает в определенный момент времени. Человек, потерявший близкого, найдет для себя в целой истории какие-то две крошечные фразы, которые ему покажутся важнее всего.
Я верю в то, что, если ты делаешь честное открытое кино, ни на чем не настаиваешь и говоришь про важные для себя вещи, каждый зритель — перед монитором или в кинозале — вынесет оттуда свои собственные переживания.
Поэтому, на мой взгляд, нужно иметь свою точку зрения, авторский взгляд, но лично мне важно на этом не настаивать. Я не тешу себя надеждой, что могу и тем более должен кого-то в чем-то переубеждать. Роль искусства в том, чтобы заставить чувствовать и еще немножко задуматься.
— Не пугает, что ваша точка зрения так и останется неизменной в глазах зрителя? Фарш назад не провернуть.
— Это ответственность за любое произнесенное или написанное слово испокон веку. Как только вырубил его топором, выдавил клинышком на глиняной дощечке — все. Оно уже есть. Это бремя, ответственность. Я не учитель и имею право, наверное, ошибиться.
— Можно ли выделить три признака хорошего сериала?
— Когда оцениваешь как зритель, признаков точно больше, чем три. И очень разных. На уровне подготовки к съемкам меньше, они понятнее. Совершенно однозначно, нужна хорошая, крепкая история. Без нее все мука и хождение кругами. Дальше важна команда — для процесса и результата — и совместное творчество. Если команда не движется в одну сторону, для многих участников работа становится рутиной, и все, даже самые талантливые, все выполняют на крепкую четверку. Добросовестно, но не более. Последнее — генеральная идея, которая объединяет команду, художников и историю. Она может быть элементарной. Например, сделать светлое кино — тоже конкретная идея. И если она появилась, все вокруг станет ее обслуживать.
— После четырех сериальных проектов, как насчет полного метра?
— Раздумываю, но решения еще не принял. Не потому, что мне кажется, что режиссер обязан снять полнометражный фильм, иначе он не режиссер. Ерунда. Бывает туча бессмысленных полных метров, надуманно авторских или страшно пластмассовых, а бывают гениальные блестящие многосерийные фильмы. Если какая-то история может быть рассказана компактнее, я бы попробовал. Снять фильм, в котором участвовали бы три с половиной артиста, про современность или локально концентрированное прошлое, чтобы он не требовал огромных подготовительных работ, хорошая возможность.
Слушаю знакомых режиссеров, которые рассказывают, как долго готовились (почти два месяца) и снимали кино (целый месяц), и думаю, как бы хотелось нырнуть в такую чудную маленькую горную речку.
