«Вегетация». Читаем отрывок из нового романа Алексея Иванова
. История об опасном путешествии по постапоклиптическим лесам УралаОпубликован отрывок постапокалиптического романа Алексея Иванова «Вегетация»
Алексей Иванов, роман «Вегетация»
Новая книга Алексея Иванова сочетает в себе множество жанров. Это и научная фантастика, и постапокалипсис с элементами дизельпанка, и роуд-муви, действие которого разворачивается в российской глухомани. Видовое разнообразие антиутопий подобно мутагенному лесу, однако «Вегетация» рассказывает не о том, куда едут герои, а о том, куда держим путь мы сами.
В центре сюжета — бригада лесорубов, пробирающаяся на вездеходе по непролазным чащобам Южного Урала к таинственной горе Ямантау, где расположен заброшенный военный объект. Окружающий мир — вроде все еще наш, но, с другой стороны — уже не совсем… География реальна, но поселки и города вымерли, заводы — встали, а дороги заросли деревьями. Но самое главное — изменился сам лес, мутировавший на фоне искусственно ускоренной вегетации. Он словно ополчился на цивилизацию: в его дебрях машины сходят с ума, а люди теряют свою биологическую природу. Впрочем, только ли биологическую? При этом сами лесорубы ничуть не лучше окружающего враждебного мира — между конкурирующими бригадами идет самая настоящая война.
«Фантастика — не прогностика, и через будущее она всегда рассказывает о настоящем. А настоящее порой бывает таким, что приходится очень крепко задумываться о будущем. Поэтому фантастика становится неизбежным жанром. Да, сила фантастики не в аргументах, а в убедительности вымысла. Но лишь она без страха отвечает на вечный вопрос «Камо грядеши?», — подчеркивает автор.
«Вегетация» Алексея Иванова вышла 28 ноября в издательстве «Альпина. Проза», а цифровая и аудиоверсия стали доступны в «Яндекс Книгах». РБК Life публикует отрывок, дающий представление о сеттинге постапокалиптической антиутопии.
Дождь сыпался и сыпался из темноты над головой, дробно рокотал по толстому полиэтилену, которым сверху прикрылась бригада. Изредка небо взрывалось грохотом и в быстрой вспышке бесцветного огня раскалывалось извилистыми трещинами, а в их глубине, как черная магма, кипели косматые облачные массы. Вспышка на миг материализовала странный, инфернальный мир: измятое складками пространство, зависший блеск ливня, дальняя гора — словно там во мраке раздулась белая медуза со щупальцами, и текучая речка.
Харвестер шел первым, ломано мелькая коленями. Сзади его освещали фары мотолыги. Харвер был роботом: глухая ночь, ливень и незнакомый путь по руслу его не смущали. Он переставлял длинные ноги с просчитанной и равнодушной самоуверенностью машины. Рыча дизелем, мотолыга торопливо катила за ним, переваливалась на неровностях дна и выбрасывала за кормой из-под гусениц фонтаны воды с песком и галькой.
Митю трясло и мотало, в бок тыкался угол ящика, под полиэтиленом было душно, но бригада терпела, и Митя тоже терпел. Он все вспоминал расстрел пленного — не мог отделаться от этого впечатления, навязчивого, как паранойя. Гибель Холодовского не поразила его так остро и глубоко, ведь Холодовского убил враг. А Егор Лексеич еще недавно казался Мите вполне человеком, хотя и жестоким, и эгоистичным, и лживым. А сегодня человечность отваливалась от него кусками, как присохшая грязь. Митя понял, что как-то предчувствовал рептильную натуру бригадира, но не ожидал, что она явится столь свирепо и бесстыже. И не ожидал, что бригада примет все абсолютно спокойно.
Убийство пленника никого не ошеломило. Да, перепугало внезапностью стрельбы, но не более того. Смерть человека — огромное по смыслу событие; оно должно вздыбить и вывернуть душу свидетелей, но просто просвистело мимо них и даже ветерком не обдуло. Нет, эти люди не были бесчувственны. С ними случилось что-то другое. Для них будто закрылся тот уровень, на котором находился ужас вечного небытия и страх бессмысленности жизни. И бесполезно было говорить им о добре и зле.
Бригада пробиралась по Инзеру еще долго, больше часа, а потом справа в зарослях показались почти неразличимые руины невысоких домишек: стена с квадратами окон, перекошенная дырявая крыша, столбы. Инзер вильнул еще пару раз, и на берегу появились плоские сооружения водозабора: кирпичная коробка большого здания и затонувшие в кустах здания поменьше.
Егор Лексеич оставил харвер во дворе, кое-как огороженном рваной и ржавой сеткой, а мотолыга через пролом въехала прямо в машинный зал. Здесь под облупленными кожухами застыли насосы и огромные баки резервуаров, покрытые плесенью. Ветхие трубы соскочили с опор. Из стыков потолочных плит свисали пряди корней. Гусеницы мотолыги давили гнилой хлам на полу.
Для ночлега расчистили небольшую площадку, разожгли костерок. Синий огонь зыбко осветил помещение, будто какой-то загробный мир, и лица людей, сидевших вокруг костра, выглядели как у мертвецов.
Пленного алабаевца бригада привезла с собой. Пленник не порывался сбежать, как Щука. Что ж, Щука была дикой бабой, каторжанкой, которой все похрен в лесу, а пленник был человеком городским, привыкшим к комфорту, и не хотел в одиночку мотаться в темноте по незнакомому мертвому городу.
— Пойдем-ка потолкуем, — сказал ему Егор Лексеич.
Митю вдруг словно дернуло за нервы. Хозяйская и добродушная манера бригадира теперь, после расстрела у моста, вызывала у Мити ненависть. За добродушием пряталась свирепость зверя. Митя уже понял, что Егор Лексеич способен на любую подлость, а бригада все равно будет считать его надежным мужиком. И Митю бесило: неужели сущность Типалова людям не очевидна? Митю сжигало желание разоблачить Егора Лексеича. Можно жить во лжи, которая выгодна бригадиру, но невыносимо жить в тупости бригады.
— Допрашивайте его тут, при нас! — дерзко возразил Митя. — Что он знает — нас всех касается!
Егор Лексеич даже немного оторопел. Этот сопляк спятил, что ли?
— Да мне говорить-то и нечего! — охотно выдал пленный алабаевец; он опасался допроса один на один. — У Алабая шесть бойцов вместе с ним! Лагерь — на стройплощадке «Гарнизона». Для трелевки — танк, вот и все!
— Танк!.. — промахнуло по бригаде.
Митя сразу вцепился в этот факт, чтобы сокрушить бригадира.
— Вы на танк бригаду поведете, Егор Алексеич?
