Алкоголь в литературе: от Пушкина до Эриха Марии Ремарка
«Откупори шампанского бутылку иль перечти «Женитьбу Фигаро», — советует пушкинский Сальери печальному Моцарту. Поэт намекает, что литература и вино (и другой алкоголь) — два равноценных средства от грусти и скуки, одиночества и отчаяния. Книга и бокал достойного напитка скрасят пасмурный вечер, долгое ожидание, утомительную поездку — и даже утешат в горе или несчастливой любви. «РБК Вино» вспоминает самые известные книги, авторы которых сделали спиртное одним из важных «персонажей»
Александр Сергеевич Пушкин и Эрих Мария Ремарк
Содержание
Поэтическое шампанское
В общей сложности, как подсчитали составители «Словаря языка Пушкина», в своих стихах и прозе «Солнце нашей поэзии» упоминал шампанское 23 раза — и это не считая случаев, когда он говорил об игристом иносказательно: «поэтической Аи», «Аи любовнице подобен», «вдовы Клико или Моэта // Благословенное вино» и так далее.
Но должное шампанскому и игристому — включая отечественное цимлянское — в русской литературе стали отдавать задолго до Пушкина. Скажем, Державин, тот самый, что «в гроб сходя, благословил» Александра Сергеевича, в своей программной оде «Фелица» рисует совершенно раблезианскую картину собственного воображаемого застолья: «Шампанским вафли запиваю; // И все на свете забываю // Средь вин, сластей и аромат».
Не чуждался шампанского в творчестве и поэт-гусар-партизан Денис Давыдов, хотя его самое, пожалуй, известное поэтическое высказывание об алкоголе касается арака — восточного анисового дистиллята: «Ради бога и арака // Посети домишко мой». «…Люблю разгульный шум, умов, речей пожар // И громогласные шампанского оттычки», мечтательно пишет Давыдов, и признается, что любил бы русскую деревню больше, если бы она располагалась «на холмах Аи», в Аи-Шампань.
Друг и собутыльник Пушкина князь Петр Вяземский дружил и с Денисом Давыдовым; наверняка, в числе прочего, их сближала страсть к шампанскому. Князь посвятил гусару-партизану стихотворение «Эперне» — но справедливости ради надо признать, что в куда большей степени это ода шампанскому, чем Давыдову. В Эперне производится «Моэта благословенное вино».
Не чуждался шампанского в творчестве и поэт-гусар-партизан Денис Давыдов
Моэт — вот сочинитель славный!
Он пишет прямо набело,
И стих его, живой и плавный,
Ложится на душу светло.
<...>
Поэм в стеклянном переплете
В его архивах миллион... и т.д.
Не обойдена вниманием Вяземского и вдова Клико, причем рассказ о ней почти нескромен: «Несут вдову Клико, согретую в руках».
У Лермонтова в «Сашке» «клокочет и шипит аи румяный», а Боратынский откровенно признается в своей преданности шампанскому: «Чем душа моя богата, // Все твое, о друг Аи!». Но самое, пожалуй, яркое упоминание этого вина обнаруживается у Блока: «Я послал тебе черную розу в бокале // Золотого, как небо, аи».
А что же у зарубежных писателей? Странно было бы предположить, что, скажем, Байрон был меньшим гедонистом, чем Пушкин. В «Дон Жуане» он приводит своеобразный список любимых вещей чудака-бонвивана: «Люблю огонь, шампанское, жаркое, // Сверчков, и болтовню, и все такое!».
Эмиль Золя известен как едва ли не самый яростный обличитель «эпохи первоначального накопления капитала» в европейской литературе. Он описывает как безнадежную бедность, так и самую бесстыдную роскошь. А где роскошь — там и вина, как игристые, так и тихие. В одной из книг эпопеи о Ругон-Маккарах — романе «Нана» о жизни бесстыдной и корыстной куртизанки — у него «два лакея разливали шампанское. Дамы пили то токайское, то ривезальт».
Тихие вина: литературное многообразие
Лев Николаевич Толстой, современник Золя, тоже знал толк в хороших винах. В одной из первых сцен «Анны Карениной» сибарит и прожигатель жизни Стива Облонский угощает своего куда более умеренного друга Константина Левина в модном ресторане. Великий писатель буквально несколькими штрихами и с явным знанием дела набрасывает картину, от которой читателю хочется немедленно присоединиться к героям романа:
«— Что же пить будем?
— Я что хочешь, только немного, шампанское, — сказал Левин.
— Как? сначала? А впрочем, правда, пожалуй. Ты любишь с белою печатью?
— Каше блан, — подхватил татарин.
— Ну, так этой марки к устрицам подай, а там видно будет.
— Слушаю-с. Столового какого прикажете?
— Нюи подай. Нет, уж лучше классический шабли».
Лев Николаевич Толстой, современник Золя, тоже знал толк в хороших винах
У Гете в «Фаусте» вино становится своеобразным сатирическим маркером того, что в России называли «квасным патриотизмом». Когда Мефистофель, потакая всем порокам Фауста, оказывается вместе с ним и его собутыльниками в кабаке, происходит следующая сцена:
Мефистофель (взявши бурав, Фрошу)
Какого же вина вам выпить любо?
Фрош
Как вас понять? Ваш выбор так велик?
Мефистофель
Кто что захочет — и получит вмиг.
Альтмайер (Фрошу)
А ты уже облизываешь губы?
Фрош
Тогда мне рейнского. Я патриот.
Хлебну, что нам отечество дает.
У Шекспира вино фигурирует и в комедиях, и в трагедиях, но самое примечательное его упоминание — в «Гамлете». Там чаша отравленного вина выступает в роли фатума, убивая и Гамлета, которому оно было предназначено, и его мать, ставшую женой деверя-предателя Клавдия:
...За твой успех пьет королева, Гамлет.
Гамлет
Сударыня моя! ..
Король
Не пей, Гертруда!
Впрочем, Шекспир, как и все великие поэты и драматурги, не только моралист, ему доступны и радости жизни. «Пусть лучше печень от вина горит, // Чем стынет сердце от тяжелых вздохов», — заявляет Грациано в «Венецианском купце».
Стоит вспомнить и «винолюбивых» поэтов древности. Прежде всего это, разумеется, Катулл, которого, в числе прочих, переводил и Пушкин. Вот его самое известное стихотворение в классическом академическом переводе Шервинского:
Мальчик, распорядись фалерном старым,
Наливай мне вино покрепче в чашу, —
Так Постумия, правя пир, велела,
Пьяных гроздьев сама пьяней налившись.
Публий Овидий Назон — кстати, тоже упомянутый Пушкиным в «Евгении Онегине» — был большим жизнелюбом и посвятил вину не одну страницу. «Вино располагает к нежностям и разжигает. От выпитого в большом количестве неразбавленного вина бегут, исчезая, заботы. Тогда на сцену является смех, тогда и бедняк собирается с духом, тогда проходят грусть, заботы и морщины на лбу, тогда намерения становятся искренними — что так редко в наш век».
В сходном ключе высказывался и знаменитый средневековый персидский ученый и поэт Омар Хайям, один из самых знаменитых «певцов вина» в исламской литературе.
Лучше сердце обрадовать чашей вина,
Чем скорбеть и былые хвалить времена.
Трезвый ум налагает на душу оковы.
Опьянев, разрывает оковы она.
Вино имени скуки
Иногда связь вина с литературой делает кульбит: не писатель пишет о вине, а винодел использует писательскую «легенду». Так появилось, например, название бордоской винодельни Chateau Chasse-Spleen. Изначально это было винодельческое имение Grand Poujeaux, основанное в начале XVIII столетия. Позже после наследственных разделов его часть досталось вдове одного из потомков основателя винодельни Розе Феррьер, которая лично управляла имением и в маркетинговых целях решила дать ему узнаваемое имя.
Выбор мадам пал на выражение Chasse-Spleen. Его можно буквально перевести как «разгонять сплин», то есть тоску или хандру. Spleen — слово, которое после выхода «Паломничества Чайльд-Гарольда» Байрона стало модным во всех европейских языках, включая русский: «подобно аглицкому сплину», описывает хандру Онегина Пушкин. Слово встречалось, в частности, в «Цветах зла» Бодлера. Мадам Феррьер то ли узнала от родственников, то ли просто придумала историю о том, что в начале XIX века в ее шато гостил Байрон, и назвала винодельню этим модным словом в его честь. Вино сразу стало узнаваемым.
Роман с кальвадосом
Алкоголь фигурирует во многих романах, но мало кто из писателей уделял ему столько внимания, сколько немецкий романист Эрих Мария Ремарк. Не нужно быть литературоведом, чтобы отметить, что у Ремарка постоянно пьют практически все — и мужчины, и женщины. Но в «Триумфальной арке» — одном из самых пронзительных в мировой литературе произведений о «превратностях любви» — яблочный дистиллят кальвадос становится в буквальном смысле одним из центральных персонажей.
Не нужно быть литературоведом, чтобы отметить, что у Ремарка постоянно пьют практически все — и мужчины, и женщины
Кальвадос возникает перед читателем на первых же страницах книги, одновременно с двумя главными героями романа — мужчиной и женщиной. «Равик осторожно поставил перед женщиной рюмку яблочной водки, пряной и ароматной.
— Выпейте еще. Толку, конечно, будет мало, зато согревает. И что бы с вами ни случилось — ничего не принимайте близко к сердцу. Немногое на свете долго бывает важным».
Равик и его избранница, неверная и переменчивая красавица Жоан (считается, что ее прототипом была знаменитая актриса Марлен Дитрих, одна из возлюбленных Ремарка) пьют кальвадос на протяжении всего своего драматичного романа с грустным финалом. Время от времени, впрочем, изменяя «яблочной водке» то с коньяком Courvoisier, то с арманьяком («Выпьем доброго старого «арманьяка», — сказал Равик. — Вот вам лучший ответ»), то с анжуйским розе, то — если позволяют обстоятельства — с шампанским.
Водка как дистиллят русского духа
Какой русский не любит быстрой езды, писал Гоголь. Можно продолжить: какой русский не любит водки. Самая сильная «поэма» об этой взаимной — и порою тягостной — привязанности — конечно, постмодернистская поэма в прозе «Москва-Петушки» Венедикта Ерофеева.
Вряд ли что-то может сравниться с его пронзительными внутренними монологами вроде, например, такого: «Пить просто водку, даже из горлышка, — в этом нет ничего, кроме томления духа и суеты. Смешать водку с одеколоном — в этом есть известный каприз, но нет никакого пафоса. А вот выпить стакан «Ханаанского бальзама» — в этом есть и каприз, и идея, и пафос, и сверх того еще метафизический намек». В примечаниях к тексту поэмы можно встретить предупреждение, что предлагаемые смеси являются опасными для здоровья суррогатами, и пытаться воспроизвести в реальной жизни литературные рецепты Венедикта Ерофеева не следует.
Александр Твардовский, создатель Василия Теркина — пожалуй, самого выразительного образа солдата в русской литературе, конечно, не мог обойти вниманием водку — неотъемлемую часть фронтовой жизни. Поэт вспоминает о водке, даже отправив своего героя на тот свет, где царит дух бюрократии. Загробные чиновники от литературы не могут успокоиться и там:
Изложив свои наметки,
Утверждают по томам.
Нет — чтоб сразу выпить водки,
Закусить — и по домам.
Теркин, простой и прямой русский человек, конечно, сделал бы именно так, подразумевает Твардовский.
Поэт, писатель и военный корреспондент Константин Симонов в наши дни известен главным образом своим лирическим стихотворением «Жди меня», которое, как любая большая поэзия, не привязано каким-то конкретным историческим событиям. Но при жизни поэта была популярна и написанная им «Песня военных корреспондентов», в которой без реалий и водки не обошлось:
От ветров и водки
Хрипли наши глотки,
Но мы скажем тем, кто упрекнет:
«С наше покочуйте,
С наше поночуйте,
С наше повоюйте хоть бы год!»
Еще один всенародно любимый в России поэт прошлого века — Владимир Высоцкий — придает водке значение почти метафизическое:
Если б водка была на одного —
Как чудесно бы было!
Но всегда покурить — на двоих,
Но всегда распивать — на троих.
Что же — на одного?
На одного — колыбель и могила.
